Дедова история - Наталья Владимировна Сняданко

Когда у моего деда случается сентиментальное настроение, он, как это часто бывает со старыми людьми, начинает рассказывать одну и ту же историю, но история эта, несмотря на неизменный сюжет, приобретает от раза к разу все новые трактовки и детали, новые точки зрения и подробности, которые вдруг делаются важными, хотя раньше таковыми не являлись, а повторение постоянных эпизодов придает истории особую логику, ритм, монотонную страсть, как в песне или молитве. Кроме нас, с дедом никто, похоже, этих вариаций не замечает, и всякий раз приступы его сентиментальности — а они, в основном, становятся частью традиционных семейных или церковных праздников и связанных с ними щедрых застолий — сопровождаются недовольством со стороны остальных членов семьи: «Снова эти надоевшие воспоминания. Все уже выучили их наизусть!»

Но они ошибаются, потому что не могут знать наизусть того, что даже в воспоминаниях самого деда, очевидца и участника событий, не имеет единой трактовки, единой версии, единого отношения. Ведь настоящая суть и тайна этой истории, как и любой настоящей истории, состоит именно в мелочах, незначительных, на первый взгляд, нюансах, которые, однако, при пристальном рассмотрении дают совсем новый, неожиданный ракурс.

Все началось с того, что дед подарил мне, едва я только начала распознавать первые буквы, маленькую зеленую книжечку, которая полностью умещалась на детской ладони. Это был разговорник для немецких офицеров, помогавший им объясниться на русском с местным населением. Dajte mnje chljeba — причудливые транскрипции с неимоверным количеством латинских букв «йот» составляли содержание этой книги, и было в ней, надо признать, все, что при необходимости делает язык не только способом коммуникации, но средством выживания. «Когда поедешь в Германию, тебе это пригодится», — сказал дед, и в словах его была такая убежденность, что я сразу восприняла все как факт, не задумываясь ни над тем, что поехать в Германию означало в то время пересечь «железный занавес» (а во времена более поздние — пережить немало серьезных испытаний в немецком посольстве), ни над тем, что если я действительно когда-нибудь попаду в Германию, то это странное пособие вряд ли чем-нибудь мне поможет, не говоря уже о том, насколько неполиткорректным было бы напоминать современным немцам о временах использования подобных пособий. Не задумывалась я и над массой других вещей, которые, безусловно, пошатнули бы мою уверенность в неотвратимости поездки, но были слишком сложны как для моего детского, так и для старческого дедова мозга.