Ты создала меня - Лайза Хоган

Человек стоял в стороне от всех. Его никто не знал. Одетый в черное с головы до ног, несмотря на жару июньского утра, он невольно притягивал к себе взгляды присутствующих на похоронах. Склонив голову, засунув руки в карманы куртки, он неотрывно смотрел на два белых гроба, готовых опуститься в землю. Вряд ли он слышал, что говорил священник. Потом он словно опомнился и обвел глазами лица собравшихся, одно за другим. Сжатые губы, заплаканные глаза… Знает ли этот? А этот? Или этот? Кто-нибудь из них знает, что это он виновен в смерти несчастной женщины и ее ребенка? Только он. Один он. Если бы у него был шанс… если бы вернуть все назад… изменить прошлое…

Как беззаботно перекликаются птицы на ветвях дуба, отбрасывающего тень на две вырытые могилы…

Дуг поднялся с колен и долго не мог распрямиться, сгорбившись под порывами холодного ветра. Он проникал сквозь одежду, ерошил его отросшие до воротника волосы, сдувал прядь, падавшую ему на глаза.

Он работал здесь с восьми утра, пытаясь поставить на место камни в головах двух могил, — их сдвинули с места ураган и наводнение, разыгравшиеся в последние три дня.

Больше всего давала знать о себе спина. Он с усилием потянулся, чтобы предотвратить судорогу, вызванную его стремлением поднять тяжелые мраморные плиты без посторонней помощи, нашел место, где боль была сильнее всего, и принялся энергично его массировать. Закончив со спиной, он размял другие мышцы, онемевшие от непосильной работы.

Ненастье еще не прошло, о чем свидетельствовало свинцовое небо. Дуг мог бы и не поднимать голову к небу — привычная боль говорила об этом лучше любого барометра. Он нахмурился, и глубокие морщины прорезали его лицо, морщины, которые он не замечал, как не замечал и недавно появившуюся седину, тронувшую его густую каштановую шевелюру. Собственная внешность его уже не волновала.

С надгробными камнями было покончено, оставалось навести порядок, убрать обломки и мусор.

Дуг потянулся за бутылкой из-под пива, выброшенной, вероятно, из проезжавшей мимо машины, но поскользнулся в грязи и упал, наткнувшись рукой на рваные края разбитой бутылки. Его пронзила острая боль.

— Проклятье! — Он поднял руку и увидел на ладони глубокую рану. Кровь уже заливала рукав темно-зеленой куртки.

Расстроенный, бормоча ругательства, он нащупал в кармане куртки носовой платок, не блещущий чистотой и мокрый от дождя. Ничего, сгодится, а дома он сделает все что нужно.

Глядя на рану, на кровь, он подумал о Мейбл, о том, что бы она сейчас делала, как хлопотала. Мейбл. Интересно, когда он перестанет думать о ней как о матери?