Миссия Балашева и Лев Толстой - Илья Игоревич Бендерский

Романное слово и историческая рефлексия

В 1938 году в «Литературной газете» была опубликована короткая заметка Е.В.Тарле «Лев Толстой и миссия генерала Балашева»[1]. Раскрывая природу «одной фактической неточности» великой эпопеи, Тарле затронул важную тему современной исторической науки и шире — гуманитаристики в целом: тему взаимодействия исторической действительности и действительности художественно-повествовательной. Позиция, занятая советским исследователем по отношению к литературному тексту как к живому и самодостаточному отражению истории, выгодно отличалась от общей в научной и публицистической периодике 1930-х годов практики «партийного истолкования».

Десятью годами ранее, в 1928 году, издательство «Федерация» выпустило книгу В.Б.Шкловского «Матерьял и стиль в романе Льва Толстого „Война и мир“»[2]: в своем роде уникальное исследование великого романа, проникнутое счастливым духом свободы научного поиска, свежестью нового методологического подхода, выработанного Шкловским в рамках «русского формализма».

В одной из глав, посвященной преломлению исторического материала в романе, дается разбор эпизода поездки Балашева.

Чем привлекателен этот сюжет? Миссия Александра Дмитриевича Балашева в июне 1812 года — эпизод сторонний и в исторических работах о войне 1812 года, и в романе Толстого. Если вглядеться в историческую действительность, то видна побочность этого эпизода и в драме первой недели войны. Александр I, посылая своего министра полиции А.Д.Балашева к Наполеону с мирными предложениями, не предполагал серьезных дипломатических последствий этой поездки, и Наполеон относился к этому формальному шагу русского правительства соответственно. С началом войны оба враждующих центра ясно видели второстепенность дипломатических контактов друг с другом.

Итак, возвращаясь к неслучайно мелькнувшему слову: сама суть дела (поездка Балашева) представляется сторонней, как в контексте событий исторических, так и в научной и художественной литературе. Эта отстраненность дипломатического вояжа на фоне разворачивающихся военных действий и есть та ось, вокруг которой выстраивается история миссии Балашева. Ось настолько очевидная, что она ясно понималась историческими лицами, ее начертавшими и пережившими, а потом и авторами научных и художественных произведений.

Критика, художественная литература, историография — все как будто имеет исключительно свой предмет, однако все соединяется в определенный момент общим элементом. Есть то, что невозможно отгородить горизонтом рассмотрения в рамках жанра, предмета, идеологии; то, столкновение с чем неизбежно. Это и есть история. История войны, история романа, история литературы или науки. Историческое, то есть однажды произошедшее, — неустранимо. Исследователь, имея дело лишь с одной стороной (литературоведческой, источниковедческой или историографической), неизбежно теряет уходящие в тень другие грани исторического события. Я предлагаю, не отбрасывая, по возможности, структурного многообразия исторического события, осознанно войти в этот лабиринт через уже известный порт художественного повествования.