Слепоглухонемой - Говард Филлипс Лавкрафт, Клиффорд Мартин Эдди

В полдень 28 июня 1924 года неподалеку от дома Тэннера остановился автомобиль с доктором Морхаузом за рулем и тремя пассажирами в салоне. Каменное здание, к которому, выйдя из машины, неторопливо направились доктор и его спутники, стояло почти у самой дороги и радовало глаз свежестью недавно отремонтированного фасада; сам его вид как будто не внушал никаких мрачных подозрений – разве что подступавшее к задам болото несколько портило безмятежную общую картину. Массивные железные ворота, должные скрывать особняк и раскинувшийся перед ним аккуратно подстриженный газон от посторонних глаз, а также защищать имение от вторжения непрошенных гостей, в данный момент были широко распахнуты. Ослепительно белая входная дверь также была полуоткрыта, и только большая застекленная дверь рядом с главным входом выглядела плотно затворенной. Визитеры шли молча – слова буквально застревали у них в горле, стоило кому-нибудь из них лишь попытаться представить себе тот неведомый страх, что таился в стенах этого дома. А потому донесшийся до них совершенно прозаический стрекот пишущей машинки Ричарда Блейка внес в их души некоторое успокоение.

Примерно час тому назад из стен этого особняка выбежал, заходясь в диком вопле, здоровенный взрослый мужчина – выбежал и, не разбирая дороги, помчался прочь, чтобы несколько минут спустя, преодолев добрых полмили, упасть на крыльце ближайшего соседского дома. Хозяин, вышедший на помощь бедняге, застал его распростертым ниц и бормочущим какую-то невообразимую белиберду, из которой ему удалось разобрать только четыре слова – «дом», «комната», «темно» и «болото». Доктор Морхауз не особенно удивился тому, что начальной точкой разыгравшейся драмы стал дом на краю болота – уж кто-кто, а он-то знал наверняка, что проживание в этом проклятом особняке не могло кончиться добром для его обитателей, коими являлись, во-первых, тот спятивший с ума субъект, что удрал отсюда час тому назад, а во-вторых, его хозяин, Ричард Блейк, литератор, до войны покоривший Бостон своим поэтическим гением. Тонкость его чувств и мировосприятия была поистине уникальной – его нервы, подобно туго натянутым струнам, улавливали самые незначительные колебания материи во всех ее видах. Увы, все эти уникальные способности были утрачены им на войне, откуда он вернулся полупарализованным, хотя и не утратившим прежней жизнерадостности и сохранившим образы неукротимой фантазии в своем сознании, полностью изолированном от реалий внешнего мира, ибо война не только навечно приковала его к инвалидной коляске, но и полностью лишила зрения, слуха и речи.