Разрушители - Грэм Грин

В канун августовских выходных[1] вожаком стаи с выгона Уормсли сделался новичок. Никто этому не удивился, кроме Майка, но Майку было только девять, и он удивлялся всему на свете.

— Будешь рот разевать — лягушка вскочит, — сказал ему кто-то. С тех пор Майк старательно сжимал губы и рот разевал, только если случалось что-нибудь уж совсем удивительное.

Новичка приняли в стаю в первый день летних каникул: в его хмуром, задумчивом молчании что-то такое было — это признали все. Он слова не говорил попусту. Даже имя свое назвал, только когда его об этом спросили, как полагалось по законам стаи. «Тревор», — сказал он как ни в чем не бывало, хотя любой другой произнес бы такое вычурное имя со стыдом или с вызовом. И никто не рассмеялся в ответ, кроме Майка; но и он, не найдя ни в ком поддержки и встретив мрачный взгляд новичка, умолк и разинул рот.

А между тем у Т., как они его стали называть, были все основания превратиться в мишень для насмешек: и мудреное имя (от него оставили только начальную букву, а иначе как было бы объяснить, почему они над ним не смеются?), и то, что отец его когда-то был архитектором, но опустился и теперь работал конторщиком, и то, что его мать обращалась с соседями свысока. И что же, как не странное чувство чего-то опасного, неожиданного, которое он вызывал, заставило их принять его в стаю без обязательного постыдного обряда посвящения?

Каждое утро они собирались возле импровизированной стоянки, на пустыре, оставленном последней бомбой первого блица[2]. Вожак стаи по кличке Чернявый уверял, будто слышал, как она разорвалась, но никто не знал толком, сколько ему лет, и потому не мог возразить, что тогда он был годовалым младенцем и спал крепким сном на нижней платформе ближайшей станции подземки.

К стоянке клонился первый из обитаемых домов — номер третий — по разбомбленной улице Нортвуд-террейс; клонился в буквальном смысле слова — он тоже пострадал от бомбежки, и его торцовые стены держались на деревянных подпорках. Позади упали небольшая фугаска и несколько зажигалок, дом накренился и торчал, как обломанный зуб; в заднюю его стену врезались останки соседа: стенная панель, кусок камина.

И вот Т., от которого никто слова не слышал, — только «да» или «нет», когда ставился на голосование план действий, каждый день предлагавшийся Чернявым, — как-то раз огорошил всю стаю, задумчиво проговорив:

— Отец сказал, этот дом строил Рен[3].

— А кто это — Рен?