Христианство и культура - Клайв Стейплз Льюис

Если Царствия Небесном нет в тебе, неважно, что ты выбрал вместо него и почему ты это выбрал.

Уильям Лоу

В молодости я верил, что «культурная жизнь» (то есть интеллектуальная и эстетическая деятельность) хороша сама по себе, во всяком случае — хороша для человека. Когда я обратился, лет под тридцать, я все еще в это верил, не задумываясь о том, согласуется ли такая вера с моими новыми убеждениями. В этом туманном состоянии я пребывал до тех пор, когда мне показалось, что поборники культуры что-то преувеличивают. Тогда я очнулся и начал преувеличивать в другую сторону. Я усомнился в ценности культуры. И, естественно, спросил себя: «Зачем же ты тратишь на нее столько времени?»

Неумеренное поклонение «культуре ради культуры» началось, мне кажется, с Мэтью Арнольда; во всяком случае, он первый стал широко употреблять слово «духовный» в смысле немецкого «geistlich». Тем самым он приравнял друг к другу разные уровни бытия. Потом в моду вошел Бенедетто Кроче, в чьей системе эстетическая деятельность — автономная форма «духа», ни в чем не уступающая этике. За ним выступил д-р Ричардс, крупный критик-атеист, который придал «хорошему вкусу» особую, в сущности — сотериологическую ценность. Вкус для него — ключи единственного Царствия, в которое он верит. Наконец, такие взгляды поддержал и христианский автор. В журнале «Theology» за март 1939 г. брат Эвери предложил проверять студентов-богословов — давать им отрывок из мирской книги и смотреть, скажется ли у них тонкий литературный вкус.

Когда я это прочитал, я всполошился. Я не был уверен, что понял брата Эвери — я и сейчас в этом не уверен, — но я почувствовал, что некоторым читателям может показаться, будто тонкий вкус — одно из непременных свойств истинного христианина и люди, его лишенные, дальше от спасения, чем изысканные ценители. Под влиянием минуты я бросился в противоположную сторону. Я обрадовался и возгордился, что во мне поубавилось изысканности. Когда-то мне мешало прийти в церковь и качество гимнов, которые там пели. Теперь я почувствовал к этим гимнам благодарность1. Я был рад, что приходится оставить на пороге церкви нашу драгоценную тонкость вкуса, рад, что больше мне нельзя смешивать душевное и духовное.

Мы особенно горды, когда услаждаемся смирением. Надеюсь, брат Эвери не подумает, что я и сейчас в таком состоянии и так понимаю его слова. Однако проблема остается. Вряд ли кто-нибудь считает всерьез, что тонкий вкус — залог спасения. И все же какова его ценность? Как соотносится культура со спасением? Вопрос этот не нов, но насущным он стал для меня только теперь.