Холодная война - Генри Каттнер

Каждый раз теперь, лишь вспомню о Пу-младшем, так меня озноб прошибает. Ну и уродится же такое, доложу я вам. Сложением напоминал гориллу. Жирный, рожа плоская, взгляд тупой, а глаза так близко один от другого сидят, что одним пальцем сразу в оба можно попасть. Однако же папаша евонный души в нем не чаял. Да и что удивляться, ведь сынок похож был на него, как две капли воды.

— Наше будущее, — любил говорить папаша, выпячивая грудь и тыча пальцем в эту молодую гориллу. — Молодость, молодость.

А у меня кровь стыла в жилах, когда я видел их обоих. Были же счастливые денечки, когда я еще их не знал. Короче, хотите верьте, хотите нет, а только эта парочка ублюдков решила промеж собой завоевать весь мир.

Мы, Хогбены, народ мирный. Живем-поживаем тихо в нашей маленькой долине. Только не трогай нас, и мы тебя не тронем. Соседи наши и деревенские, те так и поступают. Привыкли к нам. Они знают, что мы, Хогбены, из кожи вон лезем, лишь бы выглядеть как все. И со своей стороны тоже не шибко вредничают. Понимают.

Когда Па надерется, как это было на той неделе, и летает над их деревенской Главной Улицей в своих красных подштанниках, люди делают вид, что ничего не замечают. Это чтобы не ставить лишний раз Ма в неловкое положение. Ведь известно же, что Па, когда трезв, ходит по земле, как наихристианнейший из христиан.

В тот, последний раз Па накушался из-за Малыша Сэма. Сэм — это наш младшенький. Мы его держим в подвале, в цистерне с тех пор, как у него опять пошли резаться зубки. До этого они у него последний раз резались аккурат во время Гражданской войны. Ну все думали тогда, прорезались. Ан нет. С Малышом Сэмом никогда нельзя быть ни в чем уверенным. Тот еще парень растет.

Прохвессор, ну который у нас в бутылке сидит, так тот болтает, что-де Малыш Сэм, оря, испускает чего-то там басисто-беззвучное. Ну да, это его манера изъясняться. Неважно. Но по нервам Малыш Сэм бьет здорово, точно. Па, так тот вообще не может выносить сэмовых воплей. В последний раз он даже Деда разбудил. Дед на чердаке спит, и с самого Рождества хош раз бы пошевелился. Стоило ему глаз открыть, он ка-ак напустится на Па:

— Увы мне, увы! — завывал он. — Зрю я и вижу презренного пса, предо мною стоящего. Отвечай мне, ничтожный, ужели опять в небесах ты болтался, толпе на потеху средь белого дня? О позор, о позор! Р-раздавлю тебя, червь!!!

Вслед за этим последовал могучий пинок, отправивший Па вниз, в долину.