Гончие псы Гавриила - Мэри Стюарт

No vain discourse shalt thou here therein:

Therein shall be a gushing fountain;

Therein shall be raised couches,

And goblets ready placed,

And cushions laid in order,

And carpets spread forth.

The Koran: Sura LXXXVII

Я встретила его на улице Прямой. Вышла из темного магазина в сияние дамасского солнца с руками, полными шелков. Сначала ничего не видела, потому что солнце светило в глаза, а он был в тени, прямо там, где улица Прямая превращается в сумрачный тоннель под высокой гофрированной железной крышей.

Толпа. Кто-то остановился передо мной и щелкнул фотоаппаратом. Кучка юнцов прошла мимо, разглядывая меня и окатывая арабскими комментариями, разбавленными «мисс», «привет» и «пока». Маленький серый ослик проковылял под грузом овощей, в два раза шире его спины. Такси проскочило так близко, что я сделала полшага назад, а владелец магазина поддержал рукой свои мотки шелка. Такси, гудя, миновало ослика, разогнало плотную группу ободранных детей, как корабль разрезает воду, и, ничуть не сбавляя хода, понеслось туда, где улица резко сужалась, как бутылочное горлышко.

Вот тогда я его и увидела. Он стоял в тени, склонив голову, перед прилавком ювелира и вертел в руке что-то золотое. Услышав гудок такси, он выпрямился и быстро освободил дорогу. Теперь он оказался на солнце, сердце мое почему-то вздрогнуло, и я его узнала. Мне было известно, что он где-то в этой части света, и я не считаю, что встретить знакомого в центре Дамаска намного страннее, чем в любом другом месте, однако, стоя на солнцепеке, я пялила глаза на знакомый профиль, который не видела четыре года.

Такси исчезло в темном тоннеле, не переставая гудеть, да к тому же скрипя тормозами. Грязная жаркая улица между нами была пуста. Один из рулонов шелка выскользнул из моих рук. Я поймала темно-красный каскад почти у земли. Движение и яркий цвет привлекли его внимание, он повернулся, и наши глаза встретились. Выражение его лица изменилось, он бросил занимавший его предмет на прилавок и, игнорируя поток дурного американского, исторгнутый продавцом, пошел через улицу ко мне. Разделявшие нас годы размотались быстрее темно-красного шелка, когда он сказал совершенно с той же интонацией, как когда-то маленький мальчик ежедневно приветствовал совсем крохотную свою почитательницу:

– Эй, привет! Это ты!

Я больше не была маленькой девочкой, мне исполнилось двадцать два года, а приближался всего-навсего кузен Чарльз, которого я, естественно, больше не обожала. Почему-то было очень важно дать ему это понять. Я попыталась скопировать его тон, но сумела изобразить только идиотское невозмутимое спокойствие.