Когда деревья не умирают - Виль Владимирович Липатов

Великий Сервантес, надо полагать, не случайно наделил рыцаря Печального образа высоким ростом и худобой, а его спутника Санчо Пансо сделал толстым коротышкой. Духовное начало и приземленность, идеализм и практицизм, готовность помочь всем страждущим и суетная забота о безмятежной сытости ехали на тощем Росинанте и прожорливом осле, ссорясь и мирясь, мирясь и ссорясь. Собственно, это было непримиримое столкновение двух мировоззрений, разделяющих человечество чуть ли не со времен Адама, когда одни с копьем наперевес бросались на чудовища, а вторые под скрежет боевого металла набивали переметные сумы отборным зерном.

Если с прославленного на весь мир гидальго снять рыцарские доспехи, одеть его в скромный серый костюм, обуть в туфли сорок пятого размера, распушить воинственно закрученные усы да еще и сделать поэтом – получится Валентин Давыдович Динабургский, для завершения образа которого надо назначить его директором Брянского городского парка и посмотреть, чем это дело кончится…

Прямой, спокойный, всевидящий, как и полагается артиллерийскому офицеру с двадцатилетним сроком службы, еще не переменивший гимнастерку на пиджак, очень поздно демобилизованный, Валентин Динабургский ходил по родному городу неприкаянный и печальный, глуховатый и разговаривающий чуточку громче положенного, как это часто бывает с артиллеристами. Воспитанный и вынянченный армией и войной, он ничего не умел делать на мирной земле, где отслужившие артиллерийские орудия и танки превращали в памятники самой кровавой войны в истории Человечества, а за его спиной остались Старорусские болота, голубые льды Ладоги. Временами отчаявшийся Валентин Динабургский нашептывал про себя строчку будущего стихотворения: «Километры ночей возвращаюсь с войны, но дойти не могу – окаянные сны!» Он чувствовал себя, как позже признавался, незваным гостем в городе, где девяносто два процента зданий были разрушены войной, но уже возрождались из руин, помолодевшими и по-новому красивыми. А он не умел строить, его научили только разрушать, и разрушать основательно, чтобы лишь одна выжженная земля оставалась после артиллерийского шквала. Но для чего разрушать? Демобилизованный артиллерийский офицер в силу поэтической привычки шептал: «Чтобы отстоять! Чтобы сохранить! Чтобы уберечь! Чтобы спасти!»

Валентин Динабургский не помнит, где и когда – в городском парке или на берегу Десны – зазвучали в ушах стихи Пабло Неруды: «Почему все мы должны посвящать наши книги людям? Почему бы не посвящать их деревьям? В России, стойкие в бурю, в метель и пожары, они тоже были солдатами, они тоже были поэтами…» Холодок волнения пробежал по спине артиллерийского офицера, отнявшего жизнь у стольких русских деревьев, что воображение – богатое поэтическое воображение – в бессилии отступало и даже трезвая логика: «Уничтожали, чтобы спасти, отстоять, уберечь!» – не могла затмить картину выжженной дотла русской земли и ту молодую березу, что приняла в себя осколок, предназначенный ему самому.