Общение с детьми - Уильям Тревор

^{>_{>Рис. А. ОСТРОМЕНЦКОГО.}}

Малькольмсон — блондин, роста выше среднего, в зеленом твидовом костюме, который не мешало бы отутюжить, хлопнул передней дверцей своего «Вольво» десятилетней давности и, позванивая ключами, быстро зашагал от машины.

Ровно в три часа он позвонил на третьем этаже в квартиру своей бывшей жены. В ответ на звонок за дверью тут же послышались голоса его детей и их топот в передней.

— Здрасьте, — сказал он, когда одна из девочек — Дейрдре, открыла ему дверь. — Ну как, готовы?

Они вышли вместе с ним — две маленькие девочки, Дейрдре семи лет, Сьюзи — пяти. В лифте обе принялись рассказывать ему, как накануне в этом самом лифте с одиннадцати утра и до вечернего чая застрял один иностранец. Сквозь решетку ему просовывали еду и чашки чая. Он японец, коммерсант, живет в квартире на самом верхнем этаже.

— Не умеет он обращаться с английским лифтом, — сказала Дейрдре.

— Вполне мог там умереть, — сказала Сьюзи.

В «Вольво» он спросил девочек, не хочется ли им в зоопарк, но они решительно замотали головой. Он возил их туда уже два воскресенья подряд, подчеркнуто вежливо, негромко напомнила ему Сьюзи.

Он остановил «Вольво» и купил «Что идет в Лондоне». Пока он читал программу, они сидели смирно.

— Ничего нет? — спросила Дейрдре.

— Ничего подходящего.

Полтора года назад жена Малькольмсона, Элизабет, заявила ему: пусть выбирает — или она, или Диана. Разговор об этом шел у них уже не одну неделю. Она знала, что он влюблен в Диану, что у них нечто вроде романа, а Малькольмсон разрывался между ними двумя, пытаясь достичь недостижимого — не оскорбить ни ту, ни другую. Элизабет дала ему возможность преодолеть в себе эту Диану, как она выразилась, но предоставлять ему такую возможность до бесконечности она не в состоянии, и ни одна женщина на это не способна. В конце концов после потрясения, после боли и слез и призывов к благоразумию она ожесточилась. Он не осуждал ее; они были так счастливы в браке, все у них шло хорошо, ни на что они не могли пожаловаться.

Диану он встретил в поезде; они сидели рядом, долго разговаривали, и после этого что-то в его супружеской жизни нарушилось. Сама не своя от горечи, Элизабет говорила, что это глупейшее увлечение, что он ведет себя, как изверг, что он не человек, что в нем не осталось ни гордости, ни чувства собственного достоинства. Диану она называла плоскогрудой американской нимфоманкой и хищницей, мерзким типом женщины, хуже которой и быть ничего не может. Сама же она была очень красивая, гораздо красивее Дианы, приветливее, теплее, занятнее ее. В словах Элизабет чувствовалось жало правды. Сам он не мог себя понять. Под самый конец, когда они в мрачном молчании пили однажды джин с соком лайма, Элизабет вдруг закричала: «Складывай свои вещички!» Он сидел, несчастный, не сводя глаз с зеленой бутылки гордонского джина, стоявшей на ковре между их стульями. Она пронзительно вскрикнула, обливаясь слезами: «Уходи, ради бога уходи!» — вскочила с места, рванулась от него и, как одержимая, затрясла головой, так что ее длинные светлые волосы замотались из стороны в сторону, точно лошадиный хвост. Ее руки, сжатые в кулаки, стали бить его по щекам до синяков, которые потом залечивала Диана.