Хьюстон, Хьюстон, как слышите? - Джеймс Типтри-младший

Лоример озирает большой, но загроможденный вещами отсек, пытается различать голоса и при этом не замечать происходящего в собственном животе. Внутренности спазматически дергаются — это значит, вот-вот Лоримеру вспомнится какая-то мерзость. Сопротивляться бессмысленно, придется заново пережить тот давний момент.

Город Эванстон, средняя школа. Лоример вбежал — или его втолкнули? — в незнакомый туалет. Ширинка расстегнута, пенис в ладони. Он и сейчас видит обхватившие бледную кожу серебристые кромки застежки-молнии.

Внезапное затишье кругом. Силуэты до тошноты неправильны; лица обращаются к Лоримеру. Первый смешок, предшествующий взрыву хохота.

Девчонки. Он в женском туалете.

Сейчас, спустя многие годы, он криво, с содроганием улыбается и старается не смотреть на лица женщин. Над головой — плавные изгибы стен и потолка, вокруг — чужие и чуждые вещи: станок для бисероплетения, ткацкий станок двойняшек, поделки Анди из кожи, все заполонившая, будь она трижды проклята, лиана кудзу, куры… Миленько, уютненько. Но это клетка. В которой Лоример заперт пожизненно, без малейшего шанса на освобождение. Мирок, состоящий исключительно из того, что узник не переносит на дух. Аморфность бытия, абсурдность тесного общения. Игра-вопросник «Как хорошо вы меня знаете». Никогда ему не привыкнуть к этому, не приспособиться. Джинни: «Почему ты такой замкнутый, не поговоришь со мной?..»

«Джинни, любимая!» — невольно взывает он в пустоту. Но боль не приходит.

В размышления вторгается гогот Бада Гейрра. Балагур ведет с кем-то оживленную беседу, его не видно за выступом шпангоута. Зато Дейв на виду. Майор Норман Дэвис — в другом конце отсека, его бородатый профиль наклонен к миниатюрной смуглой женщине; Лоримеру не удается сфокусировать на ней взгляд. У Дейва странным образом уменьшилась и заострилась голова. Да если на то пошло, вся кают-компания выглядит нереально.

Взрыв кудахтанья — в подвешенной к «потолку» клетке расшумелась бентамка.

И тут до Лоримера доходит: он под воздействием наркотика.

Отчего-то догадка не вызывает возмущения. Сидящий по-турецки Лоример откидывается, а вернее, осторожно клонится назад — невесомость не располагает к резким движениям. Переводит взгляд на лицо женщины, с которой говорит. Конни. Констанция Морелос. Высокая, луноликая, в просторной зеленой пижаме. Вот ведь насмешка судьбы: он всегда не любил женской болтовни.

— Есть основания полагать, — произносит он, — что в определенном смысле нас здесь нет.