Очень Большая Москва - Владимир Николаевич Васильев

Гном-дальнобойщик оказался неразговорчивым. Один-единственный раз, где-то между Орлом и Тулой он внезапно спросил:

- Пить хочешь?

- А что у тебя? - хмуро уточнил Геральт.

- Вода, - ответил гном, не отрывая взгляда от дороги за лобовым стеклом. - Под Балаклеей криница есть, всегда там набираю. Холодненькая!

Чтобы дотянуться до автохолодильника невысокому водиле не пришлось даже нагибаться. Он вынул пластиковую бутылку безо всяких наклеек и надписей и протянул Геральту.

Тот свинтил оранжевую пробочку, понюхал, отпил. Вода была действительно хорошая - не усредненная жидкость известных магазинных и складских марок, а настоящая криничная, с особым вкусом. И действительно холодненькая.

- Спасибо, - поблагодарил Геральт напившись, протянул открытую бутылку гному, дождался когда он тоже напьется и только тогда завинтил пробочку, потому что водителю одной рукой это неудобно делать.

Гном кивнул в ответ - не то благодарил за помощь с пробочкой, не то наоборот: ответил на "спасибо" Геральта - и снова надолго замолчал.

Ехал гном только до Ступино, так что в самое сердце Большой Москвы пришлось добираться электричкой. Правда, до вокзала электричка не дошла, почему-то встала раньше времени. Народу в вагоне было всего ничего: орчата-подростки, непрерывно гогочущие и часто выбегавшие в тамбур покурить, двое пожилых людей, с виду бродяг, но не вонючих, сравнительно чистеньких, да сам Геральт. Подобное соседство его не смущало: об орчатах он подумал: "Спасибо, что курят в тамбуре, а не прямо в вагоне", а о бродягах: "В самом начале бродяжничества все ещё чистенькие. А вот потом..." Впрочем, Геральта мало волновали окружающие, он был погружен в себя.

Его не страшили внезапные повороты судьбы - уж кого-кого, а ведьмака жизнь ежедневно берет на излом. И на сюрпризы ни разу не скупится. И заботил Геральта не столько сам факт вынужденного отъезда из Большого Киева, сколько обстоятельства, к отъезду приведшие.

С другой стороны, как и всякий ведьмак Геральт не любил оглядываться назад, на уже перевернутые страницы жизни. Но на душе отчего-то нехорошо скребло.

Так он и сидел, отгоняя мысли о прошлом и пялясь на лениво ползущие за окном кусты, гаражи, снова кусты, снова гаражи; на заборы промзон, на коробки двадцатиэтажек чуть в отдалении от железнодорожной ветки, на неожиданно оживленные рынки, наоборот к железке жмущиеся. На платформы, около которых электричка периодически на минуту-другую застывала.