Пират - Гарольд Роббинс

Восьмой день бушевал самум. Даже на памяти старого Мустафы, погонщика верблюдов, который был стариком еще, когда остальные погонщики были малышами, такого не случалось.

Обмотав накидку вокруг головы, он упрямо прокладывал путь к палатке караванщика Фуада, каждые несколько мгновений вглядываясь в узкую щель, дабы убедиться, что не сбился с пути, потеряв хрупкое укрытие оазиса, и забрел в свирепые свистящие пески пустыни. Каждый раз, когда он останавливался, песчинки били в лицо как пули. Прежде, чем войти в маленькую палатку, он откашлялся и сплюнул, чтобы прочистить горло. Но во рту у него была не влага, а только наждачная сухость песка.

Фуад сидел за небольшим столом и молчал. На столе стояла масляная лампа, блики которой бросали тени по углам. Человек гигантского роста, он вообще был немногословен.

Как всегда, разговаривая с караванщиком, Мустафа выпрямился во весь свой пятифутовый рост.

— Бог запорошил себе глаза песком, — сказал он. — Он ослеп и потерял нас из виду.

Фуад, хмыкнув, обронил несколько слов.

— Осел, — сказал он. — Теперь, после того, как мы совершили хадж в Мекку, неужели ты думаешь, что он оставит нас на пути домой?

— Воздух полон смертью, — упрямо сказал Мустафа. — Даже верблюды чуют ее. В первый раз за все время они стали волноваться.

— Замотай им головы одеялами, — сказал Фуад. — Ослепнув, они уснут и будут смотреть свои верблюжьи сны.

— Я уже это сделал, — сказал Мустафа. — Но они срывают одеяла. Я уже потерял два одеяла в песке.

— Дай им пожевать немного гашиша, — сказал Фуад. — Только, чтобы они не рехнулись. Немного — так, чтобы они успокоились.

— Они будут спать два дня.

Караванщик посмотрел на него.

— Не важно. Мы никуда не двинемся.

Маленький погонщик застыл.

— Это плохой знак. Как дела у хозяина?

— Он хороший человек, — сказал Фуад. — Он не жалуется. Он проводит время, ухаживая за своей женой, и его молитвенный коврик всегда обращен к Мекке.

Погонщик облизал губы.

— Ты думаешь, что теперь, после того, как он совершил хадж в Мекку, его молитвы будут услышаны?

Фуад выразительно посмотрел на него.

— Все в руках Аллаха. Но ее время уже близится. Скоро мы узнаем.

— Сын, — сказал Мустафа. — Я молю Аллаха, чтобы он даровал ему сына. Три дочери — это уже непосильная ноша. Даже для такого хорошего человека, как он.

— Сын, — повторил Фуад. — Аллах милостив. — Встав, он башней возвысился над маленьким погонщиком. — А теперь, осел, — неожиданно рявкнул он, — возвращайся к своим верблюдам и позаботься о них, а то я забросаю твои кости их навозом.