Тет-а-тет - Всеволод Александрович Ревич

Всеволод Ревич

Тет-а-тет

Как он их, а? Молодец! Изящно, тонко, въедливо. Молодец, профессор, молодец. Ах, молокососы, ах, мальчишки, ах - как это по-современному? да, стиляги. Увлеклись модной новинкой, и готово дело - весь предшествующий опыт человечества, значит, побоку, на слом? Нет, каковы? И Красовский тоже хорош. Услышал слово "кибернетика" и помчался молиться этим кибернетическим попам. Лба не разбей, батюшка. Ки-бер-не-ти-ка! Обрадовались. Ну, ладно, кто вам мешает, решайте себе на здоровье не своей кибернетике всякие там задачки, штучки-дрючки, синусы-минусы. Но при чем же здесь духовный мир, нежность, эмоции, тонкость переживаний? Есть же еще на свете какие-то святыни, талант, вдохновение, экстаз, росистые утра приходят какие-то сопляки и объявляют все это ерундой, которую можно свести к математической формуле, ал... ал... какому-то ритму. Ритму! Что это вам, танцевальная площадка? Рок-н-ролл? Но Красовский, Красовский хорош! "Шире применяйте счетные машины для изучения творческого процесса". Творчество, милые, дело святое, и не лезьте вы туда ради бога лапами жестянок.

Сердито стуча палкой по мостовой, почтенный профессор, доктор филологических наук Леонид Александрович Бурый шел навестить своего больного друга. Мокрая февральская пурга совершенно анархически носилась по улицам. Большие хлопья снега бросались на людей, как отвязавшиеся цепные псы. Но профессор не замечал ничего.

Утром в газете появилась статья Л.А.Бурого "Опомнитесь, милые!" Сказать по правде, название придумали в редакции, сам профессор озаглавил статью так: "Против опошления высоких понятий". Но получилось неплохо. Эти младшие научные сотрудники из редакции тоже кое-что смыслят.

Профессор слышать не мог слова "кибернетика". Когда же кто-нибудь заговаривал о том, что машины могут творить, то профессор просто начинал кричать, что, вообще говоря, было ему совсем не свойственно. Человек - это звучит гордо, и вдруг на тебе... Машина! Стихи, сочиненные электромотором, гипотеза, выдвинутая перегоревшей пробкой. Тьфу! Когда его старый соратник, коллега по университетской скамье, Женька Красовский полез туда же, чаша профессорского терпения переполнилась. Он взялся за перо и показал им, где раки зимуют.

Профессор долго беседовал на посторонние темы с заболевшим товарищем. Ему не хотелось волновать больного, затрагивая то, о чем он говорить спокойно не мог. Его друг лежал на диване, полуприкрытый клетчатым пледом, разноцветной бахромой которого профессор механически поигрывал, и все шло очень мирно до тех пор, пока в комнате не появился сын его друга.