Иной мир - Густав Херлинг-Грудзинский

Русскому читателю причитается краткий рассказ об истории этой книги истории, на мой взгляд, довольно поучительной.

Я написал «Иной мир» в Англии ровно за год, с июля 1949 по июль 1950 года. Сначала книга вышла в английском переводе в Лондоне, под конец 1951 года, с предисловием Бертрана Рассела. Ее хорошо приняли: в крупнейших английских газетах появились хвалебные рецензии, два подряд тиража были распроданы. За английским изданием последовало американское - в твердом переплете и карманное. В течение нескольких лет «Иной мир» был переведен также на немецкий, итальянский, испанский, шведский, японский, китайский (разумеется, в Гонконге) и арабский языки. У французских издателей книга натолкнулась на стену неприязни, несмотря на горячую поддержку Альбера Камю, который был внутренним рецензентом у Галлимара. Но об этом ниже.

Польский оригинал увидел свет в 1953 году в Лондоне. В 1965-м его переиздала парижская «Культура» - и с тех пор не раз переиздавала по запросам читателей: в прошлом году вышло пятое издание. Когда в Польше начали действовать неподцензурные, независимые издательства. «Иной мир» прямо (а не только путем переброски парижского издания) прорвался на родину своего автора. Книгу перепечатало несколько подпольных издательств в разных городах, она была даже инсценирована и поставлена под ловко выбранным названием -… «Записки из Мертвого дома».

Пример французской стенки издательского отказа знаменателен. На мой взгляд, тут действовала инфильтрация издательств коммунистами или беспартийными «гошистами». Французский истеблишмент был в те послевоенные времена полностью подчинен господству просоветских левых сил. Для коммунистов рассказы о советском «концентрационном мире» были попросту клеветой; беспартийные леваки типа Сартра придерживались принципа: «даже если это правда, о ней не следует говорить» (знаменитая полемика Сартра с Камю на тему советских лагерей). Эту парижскую стенку (существовавшую, кстати, не только в издательствах) в конце концов взорвали три тома «Архипелага». Тот, кто когда-нибудь примется писать историю послевоенной французской интеллигенции, должен будет посвятить в ней отдельную главу роли Солженицына - роли громадной, переломной, дающей все основания делить хронологию на периоды «до» и «после» Солженицына. Остальное довершил Шаламов - вероятно, величайший писатель советского «концентрационного мира». Во Франции, «просвещенной» русскими писателями, вынужденной восстановить единственно верный и достойный принцип: «даже если это горькая или политически невыгодная правда, о ней следует говорить», - через тридцать пять лет смогла воскреснуть из мертвых и моя книга. Ее издали по-французски в прошлом году, и она пользовалась значительным успехом как у критиков, так и у читателей. Выше я подчеркнул слово «русскими», ибо надо осознать, как важно было, помимо писательского таланта Солженицына или Шаламова, еще и то, что слово о Гулаге было сказано его бывшими узниками - русскими. Помню одну из английских рецензий после выхода «Иного мира»: высоко оценив книгу, автор заканчивал чем-то вроде предостережения, слегка ставя под сомнение ее достоверность ввиду «традиционно враждебного» отношения поляков к русским.