Хранитель - Валерий Петрович Брусков

Когда завоёвывается свобода слова, свобода мысли кончается.

Максимилиан Волошин

Гриневич был слишком задумчив, чтобы обращать внимание на редких вечерних прохожих, поэтому его банально застали, можно сказать, врасплох. Его элементарно перехватили в каких-нибудь тридцати метрах от родного, плохо освещённого подъезда.

Это были дети ночи, такие стараются избегать ярких источников света, и в особенности — людных мест.

Гриневич понял почти всё, когда едва не натолкнулся на широкую мужскую фигуру в кожаной куртке, заступившую ему дорогу. Профессор покинул привычный ему мир глубоких размышлений о высших материях, и остановился, чтобы не налететь на вставшего поперёк пути человека. Слева и справа от тёмной фигуры неслышно появились ещё две, не более светлые, почти перекрыв узкий проход между домами.

— Стоп-кадр, папаша, — угрюмо сказал тот, что теперь был в центре. — Приехали…

Гриневич близоруко сощурил глаза, вглядываясь, но в темноте ему плохо помогали даже очки.

— Вот, видишь, папаша, — почти с сочувствием продолжил центровой. — Глаза совсем плохие. Два серьёзных инфаркта. Язва не долечена. Гипертония временами донимает. А если ещё мы чего-нибудь добавим… Жизнь коротка, особенно у старика.

Гриневичу понравилось вступление, хотя его огорчило, что в мафию уже идут не только сильные, но и умные.

— Вы пришли по мою Душу? — прямо спросил он.

Ему почему-то было почти не страшно. Он успел устать от всех своих хронических болезней, его еще держали на плаву не столько любовь к самой Жизни, сколько укоренившаяся привычка жить, и чувство не до конца выполненного перед ней природного долга. А Смерть в любом её проявлении была бы для него уже в какой-то степени даже облегчением.

— Душа принадлежит Богу, — назидательно сказал всё тот же. — Её невозможно отнять, но можно на неё должным образом повлиять путём соответствующего воздействия на тело…

— Послушайте, вы! — сказал Гриневич резко, справившись наконец с неотступно преследовавшей его в последнее время одышкой. — Я догадываюсь, кто вас прислал и зачем, поэтому отрабатывайте свой кровавый хлеб! И, пожалуйста, без длительных вступлений!

— Не так быстро, папаша, — сказал тёмный, запакованный в явно натуральную дорогостоящую кожу. — И не так просто… Хочешь стать очередным великомучеником? Чтобы над твоим бездыханным телом единомышленники ещё больше сплотились и поклялись? Нет, нам это не подходит. Раньше это было допустимо, но не теперь. Теперь мы имеем укоренившийся бизнес, и нам вовсе не нужно, чтобы нас вместе начали рубить под корень в назидание другим! Нам гораздо выгоднее твоё собственноручное и публичное признание своих политических ошибок. Ты слишком известен, и слишком популярен, чтобы с тобой обращаться как с каким-то зажравшимся и зарвавшимся нуворишем. В большой политике нужные слова иногда сильнее и убедительнее пуль.