Магадан — с купюрами и без - Владимир Иванович Данилушкин

Только после вас!

Потоп

Цепляюсь за разноцветный сверкающий мир сна, словно кот за кресло, когда поднимают его на форточку продышаться. Я видел во сне жену. Она была в масках: маска на лицо, маска на грудь, маска на попку. Я расскажу, пусть смутится. А впрочем, пусть вначале отоспится после перелета из другого полушария. Я и ждать перестал, а тут звонок среди ночи: «Не понял? Повторяю для особо одаренных: дуй в аэропорт».

Пятиэтажки за окном у подножия сопок — как серая машинописная копия. Машин еще немного, но тем непредсказуемее каждая, с нашей привычкой выезжать на полосу встречного движения. Гоню по трассе и не верю, что не подвох. Больше месяца не виделись. И это чужая страна. Накануне коллега, трижды побывавший за проливом, собирая материал о тюремной системе штатовцев, наказывал: «Не выпускай из виду, а то бывало, возвращенцы руки на себя накладывали». Нет, моя не такая. А чем черт не шутит! Есть же извращенцы, как и невозвращенцы.

После долгой зимы единственную асфальтовую дорогу подлатали, но на подъезде к аэропорту осталась грандиозная ямища — смерть подвеске. Вспомнил о ней в нужный момент и с удовольствием объехал опасность. Еще несколько километров, и вот она, пристройка-терминал международных рейсов. Будь слепым, и то бы различил ее в пустоте зала. Звезда телеэкрана пьет кофе в окружении офицеров таможни и никак не перейдет с английского на русский, словно заикается.

Ну, съездила и съездила, я не в претензии, может, и мне когда-то удастся глянуть за железный занавес собственными глазами. Рубашки, диктофон, игрушечная мышка для кота, не для компьютера, им обзаведемся лет через семь, букет искусственных роз. Подарков целый воз. От заморских вещей и от нее самой исходит грубоватый магнолиевый дурман, который скоро войдет в моду. Она словно откупается от меня и сына подарками. И еще радость глаз — фотоснимки — цветные, с пленки «Кодак», напечатанные там, за линией перемены дат. Виды Анкориджа и Магадана — яркие, яростные, словно наполненные итальянским солнцем и хмелем легкого вина. Снимки тоже пахнут, и это не очень укладывается у меня в голове. А еще парочка рекламных проспектов: примерно такие мы листали в библиотеке дизайнбюро в Сибири, где начинался наш с Лялей неброский роман. Не знал я, что так обернется, надо было учить английский!

Тогда оглушительных тонов картинки были пустым звуком, а теперь компоную себя в шикарные интерьеры, где кресла приласканы к подушкам, шкаф зализан в тон стереосистеме и даже абстрактная картина не кажется нелепицей. Наверное, и мои юношеские стихи в прозе пришлись бы ко двору. Я вдруг понимаю историческую поговорку: мол, советский человек пьет шампанское через своих представителей — я коснулся земли Аляски носками туфелек любимой женщины.