Большевики - Михаил Александрович Алексеев

Дорогой друг Федор!

Посылаю тебе нашу повесть… Увы — мне не удалось написать даже пятой доли ее… Боюсь, что и не удастся написать.

Я чувствую себя худо… Вдалеке от Москвы и друзей я лежу больной — меня уже третий месяц мучит тропическая лихорадка… Я уже не встаю с постели целый месяц…

И доктора уже не обещают мне выздоровления…

Ну, да не важно… Я свое отработал.

Жаль только, что не успел дописать книги…

Но я думаю, что кто–нибудь из друзей возьмется дописать ее. Материал у меня готов. План тоже… Нужно только его понятно изложить. Возьмись за это, Федюша…

Ты не поверишь, мне трудно писать… Еле шевелятся пальцы. Прощай, друг… Привет всем…

Михеев.

Темир — Хан‑Шура.

Октябрь 1921 г.

Когда–то я и Борин работали на Урале. Вместе подпольничали там в крупном заводском районе. Работали дружно. Борин тогда был секретарем нашей организации. Ее вдохновителем. Его все работники любили, как отца и учителя. Ценили в нем товарищескую чуткость и отзывчивость.

Мы двое стояли во главе нашего подполья. Работали вместе на одном сталелитейном заводе. Жили в небольшой комнатушке заводского общежития. Правда, наша совместная жизнь не совсем отвечала правилам конспирации, но в этом глухом районе мы в маскировке не нуждались. По убеждениям управляющий заводом, да и почти вся администрация, были наши или близко стояли к нам. Среди них имелось много меньшевиков и немного эс–эров. Эти меньшевики и эс–эры частенько затевали с нами словесные битвы, но всегда без успеха. И уже тогда можно было видеть всю их гнилость. Но в те времена на Урале они хоть на словах, но казались революционерами.

Помню, как теперь, наши схватки с ними на нелегальных собраниях. Выступает кто–нибудь из них. Держит речь. Красота слога, остроумие, возвышенность, цитата сыплется за цитатой: «Маркс, Капитал, том I, 25 стр., 5‑ая строка снизу… Анти — Дюринг, 53 лист 14‑я строка сверху и т. д.».

Превосходство в тоне голоса, превосходство в фигуре и непременно на ораторе то инженерная, то какая–либо другая казенная форма. Совсем другими были наши выступления. Мы, правда, хуже знали «Капитал» и «Анти — Дюринга», плохо ораторствовали, но мы лучше их понимали жизнь, были близки рабочим массам и были на деле, а не на словах революционны. И мы всегда грубовато, но просто и понятно для присутствующих партийных рабочих, громили и побивали их фактами.

То, что говорили мы, рабочим было понятно и дорого. Они в любую минуту готовы были умереть за революцию, и рабочие в массе шли за нами.