Корейские легенды - Ким Сан Нам

Ким Сан Нам.

Первые лучи солнца только-только начали пробиваться сквозь редкие ветви растущих на склонах гор сосен, а деревня уже давно проснулась, и рябой пастух уже вывел тощих деревенских коров на прошлогоднее рисовое поле. Сан Нам выскочил во двор, на ходу надевая ветхое кимоно, которое досталось ему по наследству от покойного мадабая[1] Ким Ира. По пути он успел пнуть ногой одноглазого кота, сидевшего на пороге: возмущенно взвыв, кот стрелой понесся к бабушке, в ее кудури кханы[2].

Вдоль ветхого забора, на котором приплясывал петух, пытаясь привлечь своих несушек, Сан Нам пробежал к сараю. Он осторожно достал спрятанный за ним обруч от бочки, который накануне стащил у кузнеца Ван Ни, вынул из-за пазухи кусок выцветшей ткани, отрезанный от старой бабушкиной рубашки, и начал приделывать ее к обручу. В конце концов ему удалось натянуть и закрепить ткань так, как он хотел – и его самодельный мольберт был готов. Осталось поставить его у забора, но обруч с лоскутом никак не хотел вставать вертикально, падая от малейшего дуновения ветра. Наконец, Сан Нам смог установить его прямо, после чего сбегал за остывшими углями, которые достал из глиняной печи и сложил в медное ведро.

Тем временем солнце уже поднялось до верхушек самых высоких сосен и теперь ярко освещало гранитные стены ущелья с бегущей по нему сверкающей стремительной рекой. Сан Нам, прикрывая глаза сложенной козырьком ладонью, любовался красотой родной долины, наполняющейся солнечным светом. У подножия горы он заметил фигуру отца: тот шел по направлению к ячейкам с рисовой рассадой, казавшимся издали крошечными сотами, неся на плечах коромысло с двумя ведрами воды, и его круглая широкополая шляпа покачивалась с каждым шагом.

Вот уже девятнадцать весен Сан Нам изо дня в день видел, как его отец и соседи с неутомимым трудолюбием и заботой ухаживали за рисом. Он и сам помогал им в этом, но сегодня у него было занятие поважнее. Взяв из ведра угли, Сан Нам подошел к своему самодельному мольберту и начал рисовать. Казалось, что руки его танцуют, выделывая невероятные пируэты и оставляя на ткани легкие следы угольков, которые складывались в затейливый рисунок. И вот, словно по волшебству, старая ткань под рукой мастера превратилась в живое, будто дышащее полотно, на котором легкая дымка, поднимаясь от недавно проснувшейся земли, окутывала бирюзовые горы, а быстрая речка, журча по камням, несла свои сверкающие воды в дальние края. На ветхом заборе среди бамбуковых прутьев висела удивительной красоты картина, на которой словно бы застыло время. Солнце уже было высоко в небе, а на картине юноши оно навсегда остановилось у вершины горы.