Ипотека - Шимун Врочек

Фунт мяса, что я требую, купил я

Не дешево; он мой, хочу его!

В. Шекспир «Венецианский купец»

В час, когда взошла луна, риэлторы настигли Бекке.

Лунный свет падал на развалины часовенки, отражался от желтых как тыква, с иссиня-черными тенями, стен. В белесом тумане, затопившем вершины сопок, возвышались виселицы. Тела висельников, длинные, худые, обглоданные, были фиолетового цвета и слегка покачивались. Ступни их касались поверхности тумана. Должники, с горечью подумал Бекке и отвернулся.

Он чувствовал, что тут не место для встречи с теми, кто преследовал его, но иного варианта не видел. Придется драться здесь — в скрипящей тишине виселичных столбов, среди желтых стен и фиолетовых трупов. Бекке с усилием вдохнул. Воздух был сырой и холодновато-упругий, он словно протекал сквозь легкие вниз, не насыщая кровь кислородом.

Удушье.

Знакомое ощущение, когда они рядом.

Они выступили из тумана и застыли — все как один высокие, похожие на каменных истуканов, оставленных здесь далекими якутскими предками Бекке. Абаасы, подумал Бекке. Потом подумал другое: сволочи, как вы меня достали.

Прошла минута, пять. Они стояли в тех же позах, не шевельнув за все время ни единым мускулом. Люди так стоять не могут, но Бекке и не ожидал от них ничего человеческого. Идеальные хищники. Железные великаны. Твари. Социопаты, охотящиеся стаей — на этот раз. Бекке должно быть лестно.

Но лестно не было.

Было страшно.

— Вот он куда схоронился, — прозвучал наконец грубый насмешливый голос. — Начинайте, братья, ибо наше право насытится горячей кровью, требухой и костным мозгом… Ибо сказано: не ешь брата своего, а ешь ближнего своего, ибо он не одна кровь тебе, а душой на тебя не обижен будет. И потому на языке сладок.

— Оставьте меня в покое, — сказал Бекке. Сердце билось так, словно его уже засунули в стеклянную банку. Бекке почувствовал тошноту и головокружение. — Или… или будет хуже.

Голос потусторонний, слабый. Словно полумертвый кролик, застывший в лучах фар. А ты и есть кролик, подумал Бекке отрешенно, поднял обрез. Он сделал его сам — из двустволки. Отпилил кусок приклада, чтобы осталась короткая рукоять; ножовкой по металлу укоротил стволы; затем вытащил из патронов дробь, сыпанул гвоздей, и — последний штрих — вставил в каждый патрон по серебряной сережке. Из женского уха, мертвого уха…

Из бледного мертвого уха.

За тебя, Маня. Бекке выпрямился. За тебя, Володька. Скрывать оружие бесполезно, они все видят. Он умрет среди этих желтых стен. Впрочем, надежда всегда есть. Это самое мучительное.