Сестры - Валерий Яковлевич Брюсов

Звон колокольчиков замирал вдали, таял, жалуясь, и скоро стало трудно различить – улавливает ли его слух или он звучит только в воспоминаниях.

Сестры медленно и молча вернулись в залу. Ни одна не смотрела на другую. Не знали, как заговорить.

На столе еще стояли остатки недавнего грустного ужина, едва начатая бутылка вина, погасший самовар.

Лидия решилась произнести слова:

– Кэт, не хочешь ли чаю? Ты, кажется, не пила.

Мара нервно повела плечами. Кэт покачала головой.

Все трое сели, и молчали, и думали об одном. Думали о снежном поле и о тройке, бодро бегущей по свежему снегу дороги; думали о станции, унизанной огоньками; им слышались мерные стуки колес, сливающиеся с первыми образами сна, когда приникаешь щекой к жесткой вагонной подушке… Потом они думали о далеком Париже, широких и светлых площадях, пестроте и мелькании бульваров. Думали о том, что Николай не вернется никогда.

Чувство бессильного, позднего раскаянья подымалось со дна души у каждой, высилось как вода, переливалось через край: самое мучительное из всех чувств. И на трех разных языках трех разных душ они говорили, сами себе, одни и те же слова: как можно было пропустить этот последний миг? Как можно было не сделать крайней, пусть отчаянной, попытки? Что если спешить, догнать, что-то сказать, что-то исполнить?.. Или теперь уже поздно? поздно? поздно?

Сестры молчали, но им казалось, что они обмениваются незначащими словами. А может быть они обменивались незначащими словами, но им казалось, что они молчат.

За окнами начинал крутиться снег. Под сетью вьющих снежинок стал более смутным и поворот дороги, и откос с чернеющим частоколом молодого соснового леса, и, справа, даль, безжизненного поля.

Проходило какое-то время. И было довольно одной капли, упавшей в тот же сосуд безнадежности, одного слова, одного толчка, чтобы эти три женщины вскочили с криком ужаса, упали бы без чувств или бросились друг на друга, как три волчихи, чтобы грызться и царапать когтями.

Но минуты проходили за минутами все в том же оцепенении. Только снег шел все гуще. Только совсем замолкли звуки в домике, где жила прислуга.

И кто-то сказал, что уже полночь.

Сестры встали, попрощались, разошлись. Было слышно в их комнатах шуршание платьев. Потом и это стихло.

С каждой наедине была ночь и ее мысли.

На дворе начиналась вьюга.

……………………………………………………………………

……………………………………………………………………

Звон колокольчиков, сначала чуть слышный, так что трудно было различить, улавливает ли его слух или он звучит в воспоминаниях, медленно вливался в ночную тишину, усиливался, обретая свое тело. И вот уже колокольчики звенят явно и близко. Тройка бодро бежит по дороге, заворачивает, слышен глухой скрип полозьев по рыхлому снегу, и ямщик, подлетая к крыльцу, останавливает лошадей.