Кто ее убил - Ольга Павловна Шалацкая

В один ненастный осенний вечер почти беспрерывно лил мелкий холодный дождь, и грязь на улицах, лишенных мостовой, стояла невылазная. Кой-где мерцали фонари.

Их желтое колеблющееся пламя отражалось в лужицах. Воздух, пропитанный сыростью, гнилью и еще какими-то отвратительнейшими миазмами, доносившимися из выгребных ям, казалось, отравлял дыхание.

Прохожие встречались редко; они шли, укрытые плащами или дождевыми зонтами, ахая и проклиная погоду. Небо сумрачное, темное, с тяжелой свинцовой завесой, представляло неиссякаемый источник ливня, как бы угрожая потопом.

По глухому переулку двигались две мужские фигуры выше среднего роста. Они тяжело ступали ногами, обутыми в сапоги с высокими голенищами. На обоих были фуражки из чертовой кожи. Один имел короткое пальто желтого сукна, доходившее ему до колен, какие носят в больницах и тюрьмах.

Этот оранжево-бурый цвет почему-то считается излюбленным между молодцами особого рода киевских сутенеров и хулиганов и составляет как бы их форму, в отличие от прочих.

На другом была надета куртка цвета воронова крыла. Изредка они перебрасывались короткими, отрывистыми фразами.

— Где тот трактир? — спрашивал обладатель пальто.

— Нешто не знаешь Исаева заведения! Ты ему сколько вещей сбывал с теткой Лукерией, — басом ответствовала куртка.

— А, тот самый! С тех пор, как тетка умерла, я разлюбил его. Теперь свободное время провожу на Подоле. Там есть «Встреча друзей», — отвечал другой, у которого голос звучал несколько нежней и мягче, с оттенком даже какой-то грусти. — А к Исаю как войду, всякая веселость пропадает.

— Как денег нет — везде, брат, невесело, — сумрачно отозвался приятель.

Тусклый блеск фонаря упал на его лицо и на мгновение осветил грубые черты с выражением угрюмой озверелости, сумрачные глаза, черные, будто сросшиеся брови, приплюснутый нос и жесткую растительность около щек и губ.

Они подошли к длинному, старому дому, покосившемуся на один бок, почерневшему от времени. Странное впечатление производило это узкое одноэтажное здание; казалось, людской порок недрился здесь и свил себе прочное гнездо. Под освещенными окнами, в виде приманок, красовались пивные бутылки, бочонок сельдей, поставец с салом, ветчиной и тощей малороссийской колбасой.

За прилавком стоял седой, сухощавый еврей в ермолке на голове и длиннополом лапсердаке.

Тяжелая дверь, с навязанным в виде блока камнем, зарычала и опять подалась назад. Струя свежего, холодного воздуха ворвалась вслед за пришельцами.