У каждого — свое - Федор Михайлович Ошевнев

Над затихающим селом стыл морозный зимний вечер…

Вдруг задремавшая под яркой луной улица ожила, и на ней раздались частые нетерпеливые выкрики: «Пошла-а! Ну же, пошла!»

Молодой мужчина, стоя в санях, безжалостно нахлестывал взмыленную, закусившую блестящие удила караковую лошадь, бешеным скоком несущуюся меж сугробами рыхлого, поутру выпавшего снега.

Рывком натянув задубевшие на холоде вожжи, мужчина еще на ходу прыжком вымахнул из саней. Подбежав к большому крестовому дому, настойчиво застучал кнутовищем в одиноко светившееся окошко.

Человек за стеклом привык к неожиданным визитам — обязывала профессия врача…

На крылечке дома, в теплой болоньевой куртке нараспашку, стоял агроном из хутора — человек редкой, почти медвежьей силы. Из-под затертой пыжиковой шапки агронома, искрящейся блестками морозной пыли, выбивались темные пряди мокрых волос; руки в меховых перчатках нервно сгибали упругое вишневое кнутовище.

— Доктор, скорее! — прерывисто выкрикнул поздний гость. — Жена с утра не разродится!

Врач молча скрылся в сенях. И через минуту выбежал на порог дома, хрустнув утоптанным снегом под зимними полусапожками и на ходу застегивая пальто. В руках держал чемоданчик с намалеванным на его крышке красным крестом в центре белого круга.

— Когда начались схватки? — быстро поинтересовался врач, бережно укладывая чемоданчик на цветное одеяло, подоткнутое поверх умятой и слабо пахнущей овсяной соломы.

— Утром, часов в восемь еще, — скороговоркой отозвался агроном, торопливо запрыгивая в сани. — Я только на работу ушел…

— А кто с роженицей сейчас? — перебил врач, боком садясь в сани и натягивая на длинные пальцы с аккуратно стрижеными ногтями перчатки козьего дымчатого пуха.

— Кто? Да мать же и… — тут агроном на секунду запнулся было, взмахнув кнутом… — Ну и соседка-повитуха. Акушерка наша в отпуске, к родственникам укатила…

— И что же?

— А то! Чтоб у этой коновалки руки отсохли! Ч-черт… — и агроном, не окончив фразы, зло рассек воздух кнутом. Сапно вздымавшая парующие бока лошадь испуганно дернулась черным крупом и нехотя тронула с места…

До хутора — километров шесть по накатанной санями и машинами полевой дороге. Понукаемая лошадь мчалась, обидчиво подтянув нижнюю губу и отрывисто выстукивая копытами частый ритм по глухо отзывавшейся мерзлой земле. Крепко придерживая на одеяле свой чемоданчик, врач сопереживающе думал: «При родах солнце не должно заходить дважды! Сутки, не больше суток, иначе… Спешить! Спешить!!!»