О пауке - Ростислав Кожух

Ростислав Клубков (Кожух)

О П А У К Е

"Она привыкла употреблять в пищу

исключительно пауков."

(Монтень. I, 23)

I. Мусульманские побеги.

????????????????????????

Hекий один, с хитрой заднеходной резьбой немец, в бедуиновом шатре заедая финиками сыр и хлеб, выменял себе на кожаный узорный спинджак мусульмановую бабу, не догадываясь, что промеж грудей баба носит многоногого и ядовитейшего паука с мохнатыми волосами.

Дело, однако, скажу, вовсе даже не о немце; - как и не о том, что паук был зверски смертноядовит, а на щекотливое касание приятен а что некоему мусульману привиделось во сне, будто б он, как есть, обрелся вдруг в неизвестном глиносбитном доме, где, как есть, не было ничего, окромя глинодолбленного окна с паутинным кругом, в то время как паучина в дрожащем средоточии его был не только с круглый и тяжелый кулак мертвеца размерами с крестом брюха, как явившийся из разверзнутых алтарных ворот народу митрополит, но и из себя им еще и весь блистающе прозрачный и голубой, как алмаз в парче.

А между тем, на соседной улице, за стеной, был фруктовый мусульманский сад с смоквой, миндалем и кустиками, где был третий, какового, как-то ночью, вселенная - со всеми своими ядоносными грудями, снами, садами, смоквами, алмазами, миндалем, женскими телами, паутиной и пауками - не застала, потеряла и не нашла; вообще нигде.

Потому что он исчез из вселенной.

II. Piccolo-ниана.

??????????????????

Если бл. священномученик Бенедикт в нежной и похожей на морскую с шестью трепетными языками вынесенную на хрящ синеющего побережья звезду Европе, ради гласного исповедания Христа, возлег на багровосмертное ложе мясной жаровни с угольями, где сам, доброхотно заживо ворочаясь с подрумяненного на сырое, весь как есть чудно-заживо испекся, то бл. русский Венедикт, из похожей на горловину мешка с бьющимися внутри птицами византийской города-Москвы, и'дя за в нощи, как тот нагой юноша, принял ту же смертнораскаленную жаровню, как парное олово и свинец, в губы, в тайновкусии, ради посмеяния миру, винного спиртуоза.

Дело и речь, впрочем, ясно, не о тернии венца, но, живи, благо был пиит, бл. В. во, заметим, например, втором, а не третьем Риме, иное из его письменностей могло бы иметь Фортуну сообществовать с апофегмами Добротолюбия, как то: о первой любви и последней жалости, какие едины суть, аки Иисус с Отцем. Так что, ради его памяти, наподобие злых сатир его, как церковную свечу, составляю сию русскую сугубую piccolo-ниану, сиречь - паукоперечисление, вернее же, издраное из ее, как зуб, двойчатое разглагольствие: