На минуту он замолчал.
— Я читал о вашей стычке с ней в ресторане.
— Было такое. Кэтрин — печальный случай.
— Я слышал, что она не очень разборчива по части мужчин.
— Как, ради всего святого, вам удается разузнать так много, Кристиан? Он ответил не спеша:
— Вы не читали о Чэде Уолтерсе?
— А кто это?
— Если выражаться вульгарно, то он настоящая находка для дам — жеребец, да и только, обслуживает богатых дам. Кроме того, распродает наркотики. Он мертв, предполагается, что его убили товарищи по ремеслу. Мерзкое дело.
— Человек, с которым Кэтрин была в тот вечер в ресторане?
— Да.
— И он убит.
— Не большая потеря для общества, вы не находите?
Элизабет почувствовала, как по всему ее телу от шеи до пальцев ног пробежали мурашки, и задумчиво произнесла:
— Думаю, его смерть кое-кому была выгодна.
— Его образ жизни предполагал риск.
— А у Кэтрин есть алиби?
— Конечно. Как я слышал, она отдыхала в Нассау, когда все произошло. Нечто вроде коротких каникул.
Они оба помолчали с минуту — каждый думал о своем. Наконец Кристиан сказал:
— Не сыграете для меня, Элизабет?
— Конечно, сыграю, если вы мне скажете, почему вы это сделали.
— Но я сказал.
— Нет, вы только поманили, но даже не приоткрыли завесу. Почему, Кристиан? Я должна знать.
— Я потерял все свои деньги и в ближайшие пятьдесят лет собираюсь шантажировать вас.
Она сделала попытку улыбнуться, но губы лишь сложились в болезненную гримасу.
— Ну, это я по крайней мере могла бы понять. Она все еще ждала, но больше Хантер ничего не сказал.
Элизабет поднялась и подошла к своему роялю, но не села на стул, а медленным жестом провела рукой по блестящему черному дереву, целиком поглощенная этим занятием.
— Элизабет, — услышала она голос за спиной. — Неужели вы никогда никому не доверяли беззаветно, полностью, бесповоротно?
— Да, со мной это было, но теперь уже можно сказать, что я ошиблась в этом человеке. Я была просто дурой.
Элизабет села за фортепьяно и тронула клавиши. Она заиграла “Патетическую сонату”, и комната наполнилась яростными аккордами.
Но когда она перешла ко второй части, в ее исполнении появилась другая тональность — печаль, сожаление, пронзительная тоска. Ее голова вздрагивала в такт бегающим по клавишам пальцам, а на глазах появились слезы.
Кристиан сидел, не шевелясь. Вторая часть сонаты трогала его, но он отказывался верить, что трагическая музыка сама по себе могла вызвать у Элизабет такую реакцию.
— Как насчет носового платка? — спросил он, как только прозвучал последний аккорд.
