По полковому статусу я принадлежал к компании хотя и небольших, но все же начальников, потому-то меня и поселили среди штабников. А ведь я хотел притулиться где-нибудь при полковом медпункте, среди стекляшек-колбочек, но полковое начальство, проявляя заботу о новом начмеде, сочло, что постоянно дышать лекарствами вредно, а потому предложило мне окопаться среди старшего офицерского состава.
Штабной люд воспринял мое появление, как мне показалось, не особенно дружелюбно, а скорее всего, даже угрюмо. Наверное, им не понравилась моя цветущая физиономия, какие бывают только у тыловых крыс; ветра, морозы и горячие лучи здешнего солнца сделали их лица одинаково грубыми. А еще они имели характерный кирпичный цвет — такие физиономии часто встречаются у алкоголиков. Эти ребята тоже много пили. Поначалу я удивлялся, но позже понял, отчего они пьют…
Они издевались надо мной. Я часто видел, с каким откровенным пренебрежением и даже превосходством смотрят штабники в мою сторону. Дескать, ну кто ты такой? Да никто. Случайно оказавшаяся в самом пекле войны институтка. Ты даже пороха-то, в отличие от нас, никогда не нюхал. Думается, их смущало и то, что я был военным медиком — ну что такое медик по сравнению с ними, пехотными офицерами? Обыкновенный домашний пудель рядом с обученными боевыми псами.
Впрочем, иногда мне казалось, что вместе с чувством превосходства я видел в их глазах тень непонятной мне тревоги. Слишком уж опасливо порой смотрели они на меня, как будто чего-то боялись. Я думал, что это не что иное, как тень обреченности, возникшей в результате душевных переживаний, связанных с войной. Позже я выяснил, в чем тут дело. Оказывается, мой прямой подчиненный — начальник полкового медпункта капитан Савельев украдкой таскал казенный спирт, который офицеры распивали по вечерам за ужином. Вот соседи и боялись, что я положу этому конец.
Но пили не только мои соседи. С самого начала я понял, что сухого закона здесь, в горах, не существует. Пили все: и офицеры, и прапорщики, и рядовой состав. Кто не пил, казался подозрительным. О них думали так: этот или же слабак, или сукин сын, или наркоту принимает. Были такие, в основном среди рядового состава, которые курили «чарс». Тем не менее в открытую ничего здесь не делалось: пили, как говорится, под одеялом. Армия и на Кавказе оставалась армией. Тем более что «полкан» Дегтярев был мужиком жестким. Попробуй проштрафься — по самые гланды в дерьме искупает, мало не покажется. Гауптвахта — ерунда. Было, и под суд людей отдавал, и не только рядовых, но и офицеров. Зверь, говорили о нем подчиненные, боялись его и тихо уважали. Все знали драматическую историю его жизни. Старлеем отправился воевать в Афганистан, попал в плен, бежал, снова воевал. Дослужился до замкомполка, поступил в академию имени Фрунзе. После академии остался в Московском военном округе, служил в должности командира полка, затем его забрали в Генштаб. Там его и застали события 91-го, когда вершилась демократическая революция в стране. Тогда он принял сторону мятежных политиков, членов так называемого Государственного комитета по чрезвычайному положению — ГКЧП. Это и подорвало его счастливую карьеру. Не на тех поставил, говорили о нем знакомые и сослуживцы. А он им: я бы и сегодня пошел за ГКЧП. Вы посмотрите, что со страной эти демократы сделали? Вот эта его нелояльность к новой власти и не давала ему делать карьеру. Дело шло к пенсии, а он все в тех же полковничьих погонах шлепал впереди полковой колонны по пыльным дорогам войны. Но виду не подавал, что страдает. Был по-прежнему молодцеват, подтянут, и чувствовался в нем порыв, который бывает у законченных служак. Ухо режь — кровь не капнет! На чеченскую попал, как в родной дом. Воевал не за страх, а за совесть, считая свое дело правым. Хотя опять же: не было бы, бурчал, этой войны, если бы не победил сатана в штанах демократа.
