В ту зиму мне пришлось несколько раз ходить на «зачистку» в горы. Впрочем, я мог бы и не ходить, потому как от начальника медицинской службы полка этого и не требовалось — у меня хватало и подчиненных. В каждую спецгруппу, отправлявшуюся в горы, обязательно включали медика. Уже и Ваня Савельев, моя правая рука в полковом медицинском хозяйстве, побывал в горах, и начальники медпунктов батальонов, и многие санинструкторы тоже там побывали, а мне все не представлялся случай. То меня прикомандировывали к медсанбату дивизии, то отправляли с ранеными в ростовский госпиталь, однажды даже в Москву с двумя тяжелоранеными вылетал, в госпиталь имени Бурденко. Но это уже было весной, зимой же меня носило по здешним полям сражений.
Но я хотел в горы. Илона писала мне редко, и я понял, что уже никому не нужен на этом свете, а посему мне нечего терять. Я даже стал ловить себя на мысли, что мне все равно, выживу ли я на этой войне или нет. Ведь что ждало меня после войны? А ничего. Пустота, одна пустота. Я много пил. Мне страшно стало смотреть на себя в зеркало. Я осунулся, под глазами у меня образовались мешки, и вообще, казалось, я постарел на сто лет. Ни дать ни взять — старик.
А мой сосед по армейской палатке начфин Макаров, который считался среди офицеров умеренным пьяницей, однажды на полном серьезе мне сказал:
— Брось хандрить. Жизнь и должна быть такой. Немного плохого, немного хорошего — это и есть гармония.
Я знал, что это были не его слова, а Конфуция, но кивнул в знак согласия. Тем не менее пить я не бросил и продолжал сохнуть, как старый тростник на ветру. В общем, жизнь загнала меня в угол, и когда в следующий раз отряд специального назначения стал собираться в горы, я тоже решил идти. Мне было все равно, вернусь я или нет.
— Иди и возвращайся, — сказал мне Макаров, который давно уже с тревогой наблюдал за мной, и ему не нравилось мое настроение. — И не вздумай свою башку дурную под пулю подставлять. Лучше уж задницу. Помни: мы живем в мире, где один дурак создает много дураков, а один умный — мало умных. Это я о том, чтобы ты берег себя. Ты ведь знаешь, я люблю тебя, Митя. Ты мужик добрый и умный. Такие должны жить, чтобы больше добрых и умных на свете было. Это дураков не жаль…
Я понимал, что он хотел подбодрить меня, но лишь тяжело вздохнул и пожал плечами. Ну что я мог ему обещать? Ведь я сам не знал, как поведу себя в горах.
— Не поминай лихом, — сказал я Макарову на прощание.
