Но врагов он не боялся. Об этом сам не раз заявлял при мне. Я любил во время обхода бывать у Бесланова. Уж очень он был интересным собеседником, более того, в разговоре с ним я, как мне казалось, больше вникал в суть чеченской трагедии, больше начинал понимать не только характер горцев, но и их душу. Специально готовил заранее какую-нибудь подходящую фразу, которая помогла бы мне начать с Беслановым разговор.
Однажды во время своего дежурства по батальону я, как обычно, решил обойти палатки, где лежали раненые. Хотел справиться об их здоровье, а к тому же проверить, хорошо ли натоплены помещения. Время уже было позднее, и медсанбат потихоньку отходил ко сну.
— Здравствуйте, товарищи выздоравливающие! — войдя в палатку, поприветствовал я раненых и тут же осекся, увидев, как трое чеченцев готовились совершить вечерний намаз.
Я стал невольным свидетелем всей этой ритуальной процедуры. Особенно мне было интересно наблюдать за Беслановым. Перед тем как начать молиться, он вытащил из дорожной сумки свой походный кумган, налил в таз воды, разулся и совершил омовение. Потом он сел на корточки, закрыл глаза и, обращаясь на восток, начал читать молитвы. То же самое сделали и его товарищи. В железной «буржуйке» трещали дровишки, и пламя, пробившись сквозь щели печурки, скупо освещало небольшое пространство, где находилось с десяток выздоравливающих бойцов. Русские привыкли к молитвам и уже не с тем любопытством, как прежде, наблюдали за чеченцами, те же, в свою очередь, тоже перестали обращать внимание на иноверцев и молились так, будто они были здесь одни. Что ни говори, а обстоятельства порой заставляют и карася метать икру на глазах у щуки — водоем ведь на всех один.
Чтобы не мешать Бесланову и его товарищам совершать намаз, я обошел их стороной и прямиком направился туда, где лежал контуженный в Грозном журналист и писатель по фамилии Цыганков. Тот встретил меня улыбкой, усадил возле себя и принялся что-то мне говорить.
Леонид был моим земляком. Так я называл всех дальневосточников. В Грозный он попал недавно. Как я понял, он решил писать книгу о войне — иначе на кой черт ему было ехать в Чечню. Не успел приехать, как попал к чеченцам в плен. Говорит, пошел с мотострелками на «зачистку» городских улиц, отстал, любопытствуя по сторонам, — тут, откуда ни возьмись, и появились эти трое бородачей с зелеными повязками на голове.
Когда пришел в себя в каком-то подвале полуразрушенного дома, то сразу понял, что пропал: зеленые повязки говорили о том, что Цыганков оказался в руках людей, которые сами себя называют «воинами Аллаха» и которые известны своей крайней жестокостью. Смотрит он в искаженные злобой лица боевиков, у которых в глазах смерть ему рожицы корчит, и сказать ничего не может. Хана мне, подумал Цыганков, а один из чеченцев ему: кто такой? Любопытствующий, только и смог выдавить из себя Леня. Откуда? Да с Дальнего Востока я. А что тут делаешь? На войну приехал посмотреть. Правду хочу написать. Писатель, что ли? Он самый… Тогда вот что, писатель, иди к федералам и попроси, чтобы нам дали возможность выйти отсюда и похоронить своих товарищей. А еще, мол, у нас раненые есть — их в горы отправить надо. Сделаешь доброе дело? Сделаю. Тогда тебя Аллах вознаградит.
