— А теперь, дорогая, пора наполнить ваш опустевший желудок, — улыбнулся Лоренс.
Мы ели в большой неуютной столовой, за столом, где легко могло поместиться не пять, а пятнадцать человек. Мне указали место на противоположном от мужа конце стола, на самом дне, как выражался дед. Лакей по имени Джаспер встал за стулом.
Джон устроился в середине, между дядей и мной. Томас и Амелия уселись напротив. Именно в эту минуту я впервые присмотрелась к Томасу в ярком свете канделябров. И кажется, громко охнула. О Господи, я старалась не глазеть, но это оказалось слишком трудно. В жизни не видела мужчины красивее. Стройный, светловолосый, в отличие от брата и матери-испанки с точеными, поистине скульптурными чертами тонкого лица, столь безупречными, что сам Микеланджело почел бы за честь иметь такого натурщика. Его старший брат Джон выглядел опасным, зловещим, темным демоном, злобным, как бешеная собака. Томас казался настоящим ангелом, с его густыми, вьющимися, золотистыми волосами и голубыми глазами, почти такого же оттенка, как мои.
Ослепителен. Другого слова не подберешь. Но тут я присмотрелась и увидела кое-что, спасавшее его от определения «слащавый херувимчик». Упрямый подбородок, к которому, однако, хотелось прикоснуться и смотреть, смотреть без конца на его владельца. Это нервировало, лишало самообладания. Случайно бросив взгляд на Джона, я заметила его приподнятые брови.
— Простите, — выдохнула я, — не смогла сдержаться.
— Как и большинство дам. Придется постараться.
— Обязательно.
Но тут вернулся Брантли, чтобы лично наблюдать за обеденным ритуалом, привычным, но куда более строгим, чем в доме деда. Мисс Крислок, вне всякого сомнения, была бы довольна столь безупречной церемонией. Именно ее стараниями в нашем доме кое-как соблюдались обеденные часы. Кроме того, она всегда настаивала, чтобы мы переодевались к столу, что обычно встречалось ворчанием и жалобами. Но мы уступали, видя, как это важно для нее.
Оба лакея, Джаспер и Тимоти, бесшумно передвигались, повинуясь безмолвным указаниям дворецкого. Они были так вышколены, что даже притворялись, будто не слушают, как Лоренс беспечно рассуждает о погоде, о состоянии травы на восточном газоне, и даже когда он перешел к более животрепещущим темам — проклятым вигам, ввергающим порядочных людей в бесконечные беды, за что, по правде говоря, их следовало бы выстроить у стенки и расстрелять.
И только когда Брантли взглядом велел лакеям удалиться в дальний конец комнаты и сам встал у закрытой двери, Лоренс обратился к Джону, как раз поднявшему вилку с кусочком индейки с каштанами:
