Произведения, описывающие Отечественную войну, по большей части — "дворянский" взгляд — с кавалергардами, аксельбантами и кринолинами. Тогда как шли в бой и выигрывали сражения — крестьяне-рекруты, совсем не похожие на толстовского Платона Каратаева, оторванные от труда на земле и служившие по 25 лет. Именно от лица таких "ветеранов", часто неспособных найти себя по окончании службы, живущих воспоминаниями, и ведётся повествование в спектакле.
Первая же сцена — ряд солдатских коек в госпитале для ветеранов — выстраивает своё, отличное отношение. Не только к взгляду на солдат, но и к императору Николаю I, чьим указом и было учреждено богоугодное заведение.
Неспешный ритм повествования, который теоретически должен был бы снижать внимание зрителей, напротив, это внимание концентрирует. Привычные стариковские проблемы, радикулиты, простуды и чудачества, постепенно превращаются из бытовой мелочи в исторические следы. Ведь позвоночник старого воина болит вовсе не из-за сидения за канцелярским столом, а неожиданная способность прыгнуть в ледяную воду за рыбиной — это воспоминание о многодневных переходах в составе действующей армии. Случайные весточки из деревни, родственники и сослуживцы, навещающие отставных солдат в их последнем приюте — событие для всего заведения.
И за каждым из персонажей — реконструкция судеб реальных людей, почерпнутая из архивов. Реальность сильнее вымысла, и даже безрукий и безногий поэт, записывавший свои стихи, держа карандаш в зубах, жил, и стихи его сохранились.
Во втором акте зрителей ждёт сюрприз: профессиональные актёры превращаются в солдат, играющих актёров. "Как француз Москву брал" — незатейливое представление, которое разыгрывали на привалах. И пьеса с уже не спешащими никуда стариками приобретает неожиданное ускорение благодаря песням, которые слаженный ансамбль знает, умеет и любит исполнять. Восстановленное труппой театра действие приобретает совсем иное звучание, преодолевающее не только временные, но и возрастные ограничения. Непосредственность представления не оставляет равнодушными ни циничных театральных критиков, ни детей, пришедших на спектакль. Критики вдруг вспоминают, что не все спектакли должны проходить под лозунгом "не нравится, но нужно", а дети начинают играть в "Наполеона", натянув шапку треуголкой прямо около раздевалки. Это, наверное, самое удивительное в волшебстве историко-этнографического театра — без пафоса и официоза рассказать не только увлекательную историю, по-новому вглядываясь в прошлое, но и преобразить зрителя, посетившего замечательный спектакль.
