Все произошло моментально — девушка не успела сказать сержанту, чтоб он был осторожнее.
Пиппер не ожидал такого нападения и такой боли. Он хотел закрыть лицо руками, но и руки его в тот же миг облепили пчелы и пронзили множеством жал. Нескольких он раздавил, но это не помогло: остальные лишь усугубили ярость, и сержанту ничего не оставалось, как с закрытыми глазами выскочить из куртины, со всех ног побежать к каналу и броситься в него с головой.
Молодая хозяйка, беспокоясь за несчастного Пиппера встала со скамейки и хотела кликнуть кого-нибудь ему на помощь. В этот миг раздался голос майора он спрашивал сержанта, куда, к дьяволу, он так бежит сломя голову. Пиппер не отвечал; майор пошел к куртине.
— Не подходите, господин майор! — закричала Адоя. — Они кусаются!
— Хотя бы здесь кусались сами черти, прекрасная барышня, — галантно отвечал майор, направляясь к ней, — они не помешают Фрицу Ру…
Майор не договорил. Рой, преследовавший сержанта, вернулся, заметил нового врага и кинулся на него. Две первые пчелы пребольно впились майору в губы. Он страшно выругался, закрыл глаза и на ощупь побежал назад, хорошо зная, что пчелы могут ослепить.
Как только майор вышел из священных пределов, пчелы оставили его, и он, хотя у него страшно болели искусанные губы, сказал с бодрым видом:
— Ах, это вот что… Это рой диких пчел. Значит, это из-за них сержант рыбкой прыгнул в канал. Что ж, правильно сделал. Нет, с такими врагами я сражаться не буду: глаза мне пригодятся, чтобы целиться в мятежников и пяннакотавов, а более всего — чтобы видеть вас, милая барышня. Я хочу объявить вам то, с чем послал было Пиппера: словом, мой герой, капитан Геркулес Арди, только что прибыл из Суринама и просит чести быть вам представленным.
— Я рада гостю, — ответила Адоя и почувствовала невыразимое биение сердца. — Будьте добры, проводите его в залу. Я скоро к вам выйду.
Геркулес устал от морского путешествия, однако же ничуть не изменился: его лицо сохраняло все то же выражение добродушного и несколько боязливого простосердечия. Само по себе оно не имело ничего значительного или замечательного, но тех, кто знал или, лучше сказать, полагал, что этот с виду столь робкий и простодушный человек в опасности выказывает львиную храбрость, живо привлекало само это противоречие.
Слава храбреца Геркулеса все росла. Когда он добровольно попросил флиссингенского губернатора отправить его на ужасную войну в Суринам, никто уже не мог сомневаться в его отваге и решительности. За таковую благородную самоотверженность он перед самым отправлением был произведен в капитаны.
