Его познания, которые он умел передавать в общедоступной форме, были обширны и полны: иногда этому человеку наскучивало изобретать все новые зверства и бесчинства и он искал в науках способа украсить то глубокое уединение, которое давала ему жизнь среди рабов.
Но образование нисколько не исправило скверной природы Ултока, а лишь усугубило его гордыню: вознесясь в своем просвещении, он только сильнее презирал несчастных, находившихся вокруг него, ибо видел непомерное расстояние в уровне познания, разделявшее их.
Чтобы понравиться Адое, Улток готов был использовать все средства. Юная креолка внушала ему могучую страсть, еще более разгоравшуюся от препятствий: Адоя никогда не таила от него, что он ей не по сердцу.
Гостю было явно не по душе присутствие Мами-За с Ягуареттой, занявших свои привычные места на табуретках у столика. Желая, чтобы его понимала одна Адоя, Улток говорил по-голландски.
— Сударыня, — сказал он, — я давно желал иметь возможность засвидетельствовать вам мое почтение. Позвольте же рассказать вам, как я рад, что случай доставил мне это столь желанное счастие.
— Долг велит гостеприимно принимать всякого путника, сударь мой, — холодно ответила Адоя. — Батюшкин дом всегда открыт любому, кто просит о ночлеге.
— Если я обязан счастием быть принятым прекраснейшей креолкой Суринама лишь тому, что сравнен со всяким путником, — с улыбкой промолвил Улток, напирая на слово «всякий», — то не приходится на это обижаться. Стыдно ли принадлежать к толпе, когда толпа вся сплошь из королей?
На эту натянутую любезность Адоя ответила еле заметным движением головы и сказала Ягуаретте:
— Малышка, посмотри, готов ли ужин?
И более ни слова.
Улток скрыл досаду и продолжал, как ни в чем не бывало:
— Но знаете ли, сударыня, нельзя не восхититься, как это вы живете совсем одна в такой глуши. Я не говорю, что вам может быть скучно: я всегда был того мнения, что розы сами первые наслаждаются своим запахом. Но какая смелость вам потребна, чтобы противостоять опасностям, которые в наше смутное время грозят любому поселению!
— Я выучилась у батюшки ничего не бояться, сударь мой.
— Жаль, сударыня. Признаюсь, мне очень хотелось бы, чтобы вы были как можно трусливей. Вы искали бы тогда руку, на которую можно опереться, и, быть может, вы избрали бы своим защитником меня.
— Любой, даже самой смелой женщине всегда нужна опора, сударь мой…
— И вы позволите мне быть вашим рыцарем? — живо вскричал колонист, перебив Адою.
