Следующий год оказался еще более удачным, чем предыдущий: в число заморских владений Британии входит Индия. Королева Виктория провозглашается «императрицей Индии» – титул, которым она гордилась, хотя никаких реальных привилегий он не давал. Дизраэлли стоило немалых усилий убедить парламент принять билль об этом провозглашении. За невероятные успехи на политическом поприще Виктория пожаловала своему советнику и другу графский титул.
С преемником Дизраэли, Уильямом Гладстоном, королева была в гораздо худших отношениях. Хотя Виктория и приняла его проект избирательной реформы, но к биллю «Хоум Рул» (речь шла о предоставлении самоуправления Ирландии) она не могла отнестись с одобрением: законопроект подрывал устои монархии. Впрочем, ей не пришлось бороться в одиночку. Билль вызвал настоящий взрыв негодования в палате общин, и Гладстон был вынужден уйти в отставку. Надо сказать, Гладстон и раньше сильно раздражал королеву, и не в последнюю очередь – своей манерой общения. Виктория негодовала: «Он говорит со мной, как будто я – общественное собрание». Очень многие члены правительства придерживались совершенно противоположного тона. Лесть, лесть и еще раз лесть – вот что ежедневно слышала королева. Нельзя сказать, что она оставалась равнодушной к ней. Однако сумела выработать некоторый душевный иммунитет к излишним восхвалениям. В конце концов, важно было не то, что думают о ней окружающие, а то, что она сама думает о них.
20 июня 1887 году вся Британия торжественно отмечала 50-летний юбилей царствования королевы Виктории. На состоявшийся по этому поводу торжественный банкет пригласили 50 европейских королей и принцев. Леди Рандольф, присутствовавшая на торжестве, в мемуарах описала свои впечатления от увиденного: «Я редко видела Лондон таким праздничным: синее небо, яркое солнце, пестрые флаги и взволнованная, но терпеливая толпа, равномерно рассредоточившаяся по бесчисленным улочкам…Зрелище было великолепным и впечатляющим. Изумительно красивые платья и мундиры казались еще ярче и прекраснее в мягком церковном полумраке с лучами летнего солнца, струившегося сквозь старинные витражи окон. Королева, являвшая собой славу и преемственность английской истории, сидела одна в середине огромного нефа. Это была маленькая и трогательная фигурка, окруженная пышным собранием и сотнями глаз, пристально следивших за каждым движением ее стареющего тела».
Виктория с достоинством принимала поздравления гостей. Но гораздо сильнее ее тронули не воздаваемые ей официальные почести, а небольшой эпизод. В ее дневнике сохранилось упоминание о нем: «…а маленькая девочка дала мне красивый букет, на лентах которого было вышито: «Боже, храни нашу Королеву, не только Королеву, но Мать, Королеву и Друга». И действительно, Виктория стала для подданных уже не столько представительницей своей династии и олицетворением монархии, сколько матерью. Зрелая, уверенная в себе, требующая неукоснительного соблюдения норм нравственности и морали, она прилагала немало усилий для того, чтобы постоянно поддерживать свой авторитет. Премьер-министр лорд Солсбери говорил: «Виктория непостижимым образом всегда точно знала, что хочет и что думает народ». У нее был настоящий артистический талант. Лондонцы плакали от умиления, когда она вместе с выздоравливающим после тифа Эдуардом проехала по городским улицам. Она целовала руку своего чудом избежавшего смерти сына, и простым жителям Острова этот жест казался трогательным и естественным. Позже, в старости, она демонстрировала верность традициям уходящего века: дворцы, где она жила, освещались не электричеством, а свечами. Доклады министров и отчеты, напечатанные на машинке, королева не читала. Всякий раз ее фрейлины переписывали их от руки. Ей не только прощали эти милые чудачества – они нравились народу Британии, для которого уважение к традициям оставалось одной из важнейших черт национального характера.
