— Почему ты меня преследуешь? — спросила Софи. Он хотел ответить, но голос ему не повиновался, поэтому он молчал и только смотрел на нее преданно и робко.
— Ты был одним из студентов моего почившего мужа, — сказала она улыбнувшись.
Кивнуть он смог. И тут вдруг к нему вернулся голос:
— Да. Мне очень жаль.
— В самом деле?
Что за странный вопрос?
— Ты хочешь зайти? Я велела испечь пироги и заказала вино. Завтра похороны.
Он настолько смутился, что не знал, как себя вести. Пойти с ней? Но это далее невозможно себе представить. Он не мог вот так, запросто, войти к ней в дом. Да и вообще ему пора возвращаться на факультет.
И все-таки он пошел с ней.
— Завтра мы будем в «Оксен». Дом слишком мал для такого количества гостей. Надо признаться, это обойдется мне в немалую сумму.
Он совсем не так представлял себе убитую горем вдову. Она сняла вуаль и распахнула окно. Дверь в кабинет Касалла была не закрыта. Лаурьен заглянул туда. Открытые книги. Книги были везде, даже на кухонном столе и на широком подоконнике. Как будто она украсила его книгами весь дом. Вспомнились ходившие о ней слухи; она как сука во время течки… она обманывает своего мужа… ей нравится, когда он ее бьет… она такая… говорят, что такие бывают…
Он вздрогнул, когда Софи поставила перед ним кружку пива и предложила сесть.
— Н-нет, мне нужно на лекцию, — пробормотал он едва слышно.
Но она только засмеялась.
— Я объясню тебе все, что вам будут читать. О чем же лекция?
— Об этике Фомы Аквинского.
— Что ж, тогда скажи, что более ценно — познание или добрая воля?
Он молчал.
— Ну, так что же? Ты не знаешь?
— Я думаю, добрым считается тот человек, у кого добрая воля, — промямлил он наконец.
Она кивнула и села напротив. Еще ни разу в жизни он не чувствовал себя столь беспомощным и смущенным. Ее близость вызывала у него озноб, как будто его лихорадило. Но он готов был часами смотреть на это прекрасное лицо, в эти васильковые глаза, которые сейчас за ним наблюдали. В них мелькнуло веселье.
— Но ведь ты тоже знаешь, что это чушь, правда?
Он кивнул. Это наверняка чушь, раз она так говорит. Он бы поверил во все, что она скажет, даже если бы она начала утверждать, что мир желт, как лимон.
— Он заставил меня написать одно предложение, — вырвалось у нее со злостью. Гневаясь, она морщила свой высокий лоб, а у подбородка появлялись ямочки. — «Все единое вы делите, а то, что не едино, не узнаёте».
«Странно, — подумал он, — оказывается, ей пришлось писать те же самые слова. Значит, она тоже попала под подозрение».
