— Что вы собираетесь с ней делать? — с пересохшим горлом спросил священник. Он охотно опрокинул бы стаканчик вина, но в этом доме не было ничего, кроме бедности.
— Ну, не знаю, — угрюмо проворчал Амброзио.
И что только в голову взбрело этому генералу? Зачем ему вздумалось дарить эту штуку Саулине, да еще на глазах у всех? Ведь ее запросто можно было бы отнять. В конце концов, он, Амброзио, глава семьи! Но все видели, как обстоят дела, и теперь даже священник считает возможным совать сюда свой нос. У входа в кухню выросла целая толпа любопытных, застившая свет закатного солнца. Все в почтительном молчании ожидали, каков будет исход семейного совета.
— Решается судьба табакерки, — шепнул кто-то.
Они говорили о драгоценной безделушке так, словно у нее была душа.
— Тихо, — зашипел кто-то другой.
— В конце концов, я здесь отец, — внезапно изрек Амброзио. — Поэтому табакерка моя. Моя, — повторил он, — моя по праву.
Священник покачал головой и в глубоком раздумье закатил глаза к потолку.
— Все не так просто, — объявил он с высоты своей мудрости.
— И ничего тут мудреного нет, — упрямо гнул свое Амброзио. — Я отец, стало быть, все вещи моих детей принадлежат мне.
Но в его голосе уже не было прежней убежденности. Одно было ясно: спор о табакерке будет продолжаться только между Амброзио и доном Джузеппе. У Луиджии вообще не было права голоса, у детей тем более. Саулина, законная владелица табакерки, была вынуждена молчать, но не спускала глаз с талисмана, полученного из рук Наполеона Бонапарта.
— Да какой ты отец! — сквозь зубы пробормотал священник.
— По закону отец я.
— Бог тебя прости! — всплеснул руками священник. — Для тебя Саулина всегда была ублюдком, цыганским отродьем. А теперь, как дошло дело до табакерки, сразу дочерью стала!
Больше всего на свете ему хотелось заполучить табакерку, хотя он от души проклинал безбожных французов, взбаламутивших мирную деревню.
Физиономия Амброзио тем временем посинела от злости.
— Да разве не вы мне говорили, что как добрый христианин я должен простить? — попрекнул он священника.
— Конечно, конечно, — забормотал тот и даже замахал руками. — Я тебя не упрекаю за доброе дело, совершенное тогда. Я тебя осуждаю только за жадность, проявленную сейчас. Помнишь, что говорил Иисус богатому человеку?
— Нет, — растерялся Амброзио.
— Он говорил: «Продай все, что у тебя есть, и раздай бедным. Тогда обретешь сокровище на небесах».
— Но почему именно я? — завопил Амброзио, чувствуя себя жертвой какого-то мошенничества.
