— Я вообще-то не о Наполеоне. Меня больше интересуют немцы. Видите ли, уцелевший может быть моим отцом, — признался я.
— Вы думаете, что ваш отец — тот единственный, кто спасся от расстрела сорок лет назад? Что можно выяснить через такое долгое время?
Теперь в ее голосе слышались разочарование и даже откровенная враждебность. Почему-то она почувствовала себя обманутой. Я не стал ей ничего объяснять. Вместо этого, повинуясь мгновенному порыву, я вытащил из кармана табакерку.
— Вот этот рисунок, — спросил я, обращаясь к старушке и показывая ей миниатюру, — вам ничего не напоминает?
Она водрузила на нос пару старомодных очков-пенсне на темной ленточке и принялась внимательно изучать пасторальный сюжет. По мере того как тщательный осмотр продвигался вперед, веселое выражение у нее на лице сменялось болью и ужасом.
— Вы ничего не помните? — переспросил я, ища какого-нибудь знака — подтверждения или отрицания.
Старушка подняла на меня взгляд, и ее прозрачные голубые глазки наполнились слезами.
— Я устала, синьор, — пожаловалась она капризным детским голоском. — Я очень устала.
— Но этот рисунок, эти фигуры вам знакомы?
— Я устала, синьор, — повторила она, и слезы покатились у нее по щекам. — Вы должны меня извинить, я вынуждена просить у вас разрешения удалиться.
— Да, я понимаю, — вздохнул я. — Это я должен просить у вас прощения.
Я обернулся к внучке. Настала пора уходить.
— Обратитесь к управляющему, — сухо посоветовала она на прощанье.
— Непременно, — ответил я.
Ослепительная вспышка молнии разорвала небо. На землю обрушился ливень. Я сел в машину, чтобы вернуться в Милан, но мне хотелось ехать, не останавливаясь, вперед и вперед, пересечь границу грозы и увидеть, что скрывается по ту сторону непроглядной тьмы.
* * *
— Есть сообщение для вас, — объявил портье.
Я ощутил неприятный озноб, как от сквозняка.
— От синьоры, — добавил он с участливым видом, протягивая мне конверт.
Я вскрыл конверт. Почерк Стеллы Дианы я видел впервые, но узнал бы ее руку среди тысяч других: эти аккуратные, одна в одну, буковки, эти ровные строчки могли принадлежать только ей. Такой почерк свидетельствовал о большой жизненной силе и выдавал решительный характер.
«Дорогой Алекс, — говорилось в письме, — я, кажется, поняла, что тебе нужно сосредоточиться на решении своих проблем. Занимайся ими спокойно и не торопясь. Ты знаешь, где меня найти. Я люблю тебя. Диана».
Она, конечно, уехала на Сардинию.
— Сардиния? — на всякий случай спросил я у портье.
