— О Боже! — простонала она. — Что еще им от меня нужно! Это была капля, переполнившая чашу терпения. Обмякнув, она сползла на землю по стене, совершенно разбитая и отчаявшаяся.
— О Господи, — раздался у самого уха голос Клода. И тут же, к ее удивлению и безотчетному восторгу, руки его обвились вокруг ее плеч.
На этот раз Роми не пыталась вырваться, а, напротив, прижалась к нему с благодарностью.
— Клод! — всхлипнула она, дрожа всем телом не то от холода, не то от нервного потрясения. Руки его сжались крепче.
— Пойдем отсюда, — сказал он.
— Я хочу знать, что там написано. Переведи мне. Что там написано?! — пронзительно закричала она. — Что?
В глазах Клода появилась боль — то, чего Роми могла ожидать от него меньше всего. И ей вдруг стало все равно. Главным было, что этот мужчина, такой близкий и чужой одновременно, жалеет ее и что сейчас она надежно защищена его объятиями.
— Там написано: «Убирайся домой, дочь шлюхи!» — процедил он почти сквозь плотно стиснутые зубы.
— О нет! — вырвалось у Роми. Ее затрясло. — Дождь… Пойдем в дом, — пробормотала она.
— Нет, — сказал Клод, удерживая ее. — Ты пойдешь ко мне домой. В мой замок!
— Зачем? — испуганно спросила она. В новом своем качестве, нежный и чуткий, Клод пугал ее не меньше, чем раньше. Пугал и… завораживал. Сейчас он мог вить из нее веревки. Роми попыталась вырваться, но длинные твердые пальцы не отпускали ее. — Клод, пожалуйста!
— Я не могу бросить тебя, — сказал он резко. — И я не хочу, чтобы ты оставалась здесь.
Роми окаменела.
— Ты думаешь, меня может подстерегать какая‑то опасность?..
— Я не знаю, что тут можно думать, но рисковать тобой я не желаю. Бога ради, пойдем скорее ко мне, пока ты совсем не окоченела. Через эту крышу в час проливается доброе ведро воды, поэтому ты пойдешь ко мне, хочется тебе этого или нет! Понятно?
Роми вдруг и в самом деле ощутила себя слишком несчастной и бессильной, чтобы спорить с ним.
— В чем ты сейчас нуждаешься, так это в тепле, — сказал Клод нежно.
Роми подняла глаза и невольно сжалась. Если его мокрая от дождя рубашка просвечивала насквозь, то, что должно было твориться с материей ее тонкой светлой блузки, прилипшей к груди!
— Клод! — жалобно всхлипнула она. — Мне не по себе оттого, что здесь есть кто‑то, кто желает причинить мне зло. А потом, как это ни ужасно, я начинаю приходить к заключению, что моя мать, возможно, и в самом деле… лгунья!
— Этого‑то я и боялся… Того, что рано или поздно ты откроешь для себя эту правду.
