— Считайте, что вы попали в дорогое вашему сердцу средневековье, — усмехнулся мужчина. — Хочу вам сообщить, что Старая Кондитерская расположена по соседству с пансионом для отдыхающих и живет там хозяйка этого пансиона. Вы намереваетесь остановиться в одном из ее коттеджей?
— Нет, я остановлюсь у нее самой, — честно, как на духу, сообщила Роми. — Хозяйка пансиона — моя мать.
— Понятно! — коротко кивнул он, словно это снимало все вопросы.
— Мать ждет моего приезда и, наверное, уже начала беспокоиться…
— София Стэнфорд? Начала беспокоиться? По поводу кого‑то, кроме нее самой? Бога ради, не смешите меня! — отозвался незнакомец.
— Вот именно, беспокоится! — Роми почувствовала себя задетой за живое. — А почему бы и нет?
— Такая чувствительность совершенно не в стиле этой особы.
По спине Роми пробежал холодок. Что он мелет? — с возмущением подумала она и сдержанно сказала:
— Между прочим, вы на редкость грубо себя ведете, месье.
— Сознаюсь в таком грехе, но ничем помочь не могу, — не смутившись ни на йоту, ответил он.
Роми вдруг осенила догадка.
— Так вы знакомы с Софией Стэнфорд? — пробормотала она.
— Скорее, знаю ее, а это, согласитесь, не одно и то же, — как‑то чересчур задумчиво ответил он. — Так вы — ее дочь?
Роми смутилась, не понимая, как ей следует вести себя в отношении человека, не считающего нужным скрывать своего враждебного отношения к ее матери.
— Роми Стэнфорд! — после короткой паузы представилась она.
— Клод.
— Клод… — повторила она. — Выходит, вы все‑таки француз?
— А вы сомневались?
— Да, мне показалось…
— Нет, я чистокровный француз.
Клод явно не относился к тем людям, которые рассказывают о себе первому встречному. Так кто же он, в конце концов? Может быть, француз из Луизианы?
— Мне показалось, что вы не очень‑то доброжелательно относитесь к моей матери, — осторожно заметила она.
— Вам это не показалось.
У Роми застучало сердце от волнения, настолько откровенным было выражение неприязни на лице ее нового знакомого.
— Мне жаль, что вы с ней в плохих отношениях, — тихо сказала она, нервно сжимая и разжимая пальцы.
— Плохие, — это еще мягко сказано. Я бы назвал наши отношения враждой, — хладнокровно уточнил Клод.
Роми не знала, плакать ей или смеяться, броситься на защиту матери или принять ситуацию такой, какая она есть. Она почувствовала вдруг, что смертельно устала, вот‑вот сорвется и ударится в слезы.
— Плачете? — поинтересовался Клод таким тоном, словно получил новую пищу для размышлений.
