Величие и крах Османской империи. Властители бескрайних горизонтов | страница 65

31 августа 1526 года — столь славного года для османского оружия, года битвы при Мохаче, уничтожившей сопротивление Венгрии, Сулейман сделал в дневнике наводящую тоску запись: «Проливной дождь. Казнено две тысячи пленных». За свою жизнь он расширил границы империи до небывалых пределов, но перед смертью, возможно, понял, что их дальнейшее расширение невозможно. Он был поэтом и воином, покровителем религии, искусств и наук, монархом, сознающим свой долг, — однако внутри границ собственной империи он был более жесток, чем на вражеской территории. Он приказал убить своего лучшего друга. Когда во младенчестве умер один из его сыновей, Сулейман швырнул наземь тюрбан, сорвал с себя все драгоценные украшения, содрал со стен дворца роскошные драпировки и перевернул ковры, прежде чем последовать за телом ребенка к месту похорон в карете, запряженной плачущими лошадьми. Но он же приказал немым слугам удушить своего сына Мустафу, а сам смотрел, спрятавшись за ширмой: его убедили, что Мустафа готовит против него заговор. Другой его сын, Баязид, понял, что очередь за ним, поднял восстание, был разбит и бежал в Персию; после переговоров шах выдал его султанскому палачу. Империя досталась Селиму, который был хотя и алкоголиком, но зато сыном Роксоланы. В последние годы жизни Сулеймана мрачная сторона его натуры взяла верх над радужными надеждами и благородством его юных дней. Он одевался очень просто, ел с фаянсовой посуды и всячески способствовал торжеству ортодоксального ислама, сделав из самого почтенного муллы, великого муфтия Константинополя, нечто вроде мусульманского патриарха, стоящего во главе новой исламской иерархии. В описании австрийского посла, прибывшего к престарелому султану на прощальную аудиенцию, он предстает не столько живым человеком, сколько своего рода метафорой самой империи: дряхлый, но величественный, тучный, нарумяненный и страдающий от боли в изъязвленных ногах.

В сражении, писал Критовул, воины «безжалостно рубят друг друга на куски, атакуют и защищаются, наносят и получают раны, убивают и умирают, кричат, изрыгают богохульства, едва ли понимая, что происходит вокруг и что они делают, словно безумцы». Однако неистовство битвы быстро проходит. В мирной жизни солдат часто бывает безобиднейшим человеком, а османы вообще были людьми весьма уживчивыми. Они не стремились менять образ жизни завоеванных народов, лишь бы те платили налоги. Они никого не принуждали говорить на своем языке. «Вся их политика сводится к расширению границ», — полагал один наблюдатель XVI века, и в отличие от великого множества позднейших строителей империй османы никогда не задавались вопросом, почему другие не могут стать такими же — или почти такими же, как они сами.