– Helga… Helga… – совершенно обессиленным голосом бормочет немец. – Du sollst dich töten…[5] Du sollst!.. anders diese des Schweines es machen…[6]
– Чего это он, гад, растрынделся? – зло спросил Тютин.
– Смотрите, взводный…
Латаный протянул Аникину листок бумаги.
– Вон там, на столике, нашли. Возле телефона… – сказал командир отделения, указывая в угол комнаты.
Там, на тумбочке, действительно стоял телефон, а рядом с ним – ваза, из которой торчали ветки с зелеными листьями и белыми облачками сирени. Только сейчас Аникин ощутил, что комната вся густо напоена ароматом сирени. На листочке аккуратным, по всему – женским почерком были написаны сокращения латинских букв и двузначные цифры с пристегнутыми к их верхнему правому краю маленькими кружочками градусов.
– Черт… Действительно, похоже на реперные точки… – процедил сквозь зубы Аникин.
– И рука женская, – добавил, тыча пальцем в листок, Латаный.
– Товарищ командир… – раздался из соседней комнаты голос Тютина. – У них тут в шкафу шмотки фашистские висят. Мундир… Орлы фашистские на рукавах и на воротнике. Вот гад…
Андрей изучающе, в упор посмотрел на женщину. Глаза ее сузились до непроглядных щелей. Она задышала часто-часто и глубоко, словно готовилась к чему-то: то ли к смерти, то ли к отчаянному прыжку.
– Значится, он отслеживал, своей фрау сообщал, а она дальше куда надо передавала, – вслух предположил Аникин.
– А как же эта стерва… – начал Латаный, но не договорил, умолкнув на середине фразы.
– По телефону… – догадался Аникин.
Он подошел вплотную к тумбочке у кровати, где под благоухающей сиренью стоял черный аппарат. Андрей снял трубку и поднес ее к уху. Прерываясь и перебиваясь клокотаниями и хрипами, в трубке непрерывно длился гудок.
– Работает… – сказал Аникин.
– Вот гады… – выдохнул в сердцах Латаный. – Им и радисты не нужны. По всему городу созваниваются…
В этот момент произошло то, чего никто не ожидал. Немец вдруг истошно закричал. Бабаев, не ожидая, что фашист что-то задумал, ослабил хватку. Немец, резко выдернув руки из его ладоней, совершил три широких шага и на четвертом, вытянув руки вдоль головы вперед, оттолкнувшись, словно с пирса в море, прыгнул в оконный проем.
На движение немца отреагировал только Тютин. Он с молниеносной быстротой вскинул свою винтовку и спустил курок. Оглушительный грохот выстрела вспучился пузырем, заложив уши протяжным густым звоном.
Бабаев опрометью, скорее по инерции, бросился следом, выглянул и тут же отпрянул от окна в сторону. Несколько пуль ударили в оконную раму и противостоящую от внешней стену комнаты.
