Я низко поклонился правительнице, а та затряслась от смеха. Еще бы, поклон человека в потрепанных шортах заслуживал кисти художника.
Прежде всего я выразил сожаление по поводу засухи, падежа скота и засилия лягушек. Я понимал, что арневи вынуждены сейчас питаться хлебом печали, и потому выразил надежду, что мое присутствие не обременит их.
Айтело переводил мою речь. Когда он перечислял беды племени, лицо королевы продолжала озарять улыбка — долгая, как лунная дорожка на поверхности моря.
Я был тронут и поклялся себе, что буду действовать. «Пусть погибну, но прогоню или уничтожу лягушек».
Потом я сказал Ромилею, чтобы он доставал из мешка подарки. Первым появился полиэтиленовый дождевик в таком же пакете. Я нахмурился: подарок был смешон в засуху и вообще пустячный. Меня оправдывало то, что я путешествовал налегке, и вдобавок намеревался преподнести ей другой, бесценный подарок — избавить арневи от всех напастей. Но королева была рада дождевику и захлопала в ладоши, а ее прислужницы — те, которые были с малолетними детьми, — подняли малышей высоко над головой. Мужчины, как водится, засвистели. Много лет назад Вэнс, сын шофера, попытался научить меня свистеть. Но сколько я ни совал два пальца в рот, у меня ничего не получалось. Поэтому я решил попросить кого-нибудь из африканцев научить меня свистеть. Это послужило бы мне наградой за мои старания.
— Простите меня, принц, — сказал я Айтело. — Понимаю, что мой подарок не достоин ее величества, тем более…
Принц успокоил меня: тетушка счастлива получить дождевик.
Подарки — разные безделушки — я выбирал по объявлению в спортивной секции воскресной «Нью-Йорк таймс» и магазинчикам на Третьей авеню. Принцу я подарил компас с прикрепленным к нему крохотным биноклем, в который мало что можно разглядеть, а сестре королевы, Мталбе, охотнице до курева, — австрийскую зажигалку. Мталба была особа в теле, некоторые части ее фигуры, особенно грудь, были настолько велики, что кожа порозовела от натяжения. В некоторых частях Африки женщины специально полнеют, чтобы считаться красавицами. На Мталбе, как на кочане капусты, было с полдюжины одежек, и недаром — иначе тучное тело расползлось бы, словно тесто из квашни. Руки у нее были выкрашены хной, а стоящие торчком волосы — темно-голубой краской. В общем и целом она выглядела ухоженной, довольной жизнью и была, вероятно, любимицей в семье.
Сестра королевы положила мою руку себе на грудь и произнесла: «Мталба. Мталба охонто» («Мталба. Ты нравишься»).
