Более всего он хотел освободить ее от навязанной ей изоляции. Все, чему она научилась от родителей, хранилось у нее где-то глубоко внутри. Палипана, выдающийся эпиграфист, начал обучать ее на двух уровнях — прививал ей мнемонические навыки запоминания алфавита и построения простейших фраз и одновременно беседовал с ней на самом высоком уровне собственных знаний и верований. Все это время у него ухудшалось зрение, он стал медленнее двигаться и слишком активно жестикулировать. (Позже, когда он начал больше доверять темноте и девочке, его движения сделались крайне сдержанными.)
Наверное, он всегда ей доверял, несмотря на ее ярость и отрицание мира. Он рассказывал ей о войнах, о средневековых слоках и текстах на пали, о языке и о том, что история тоже постепенно угасает, подобно пылу битвы, и живет лишь в воспоминаниях — ибо даже слоки на папирусе и пальмовых листьях могут размокнуть под дождем, быть съеденными молью и мокрицами, и только камень способен навсегда запечатлеть утрату одного человека и красоту другого.
Она путешествовала вместе с ним: во время двухдневного пешего похода в монастырь в Михинтале они поднялись вдвоем по тысяче восьмистам сорока ступеням; она жалась от страха к слепому Палипане, когда однажды он настоял на том, чтобы отправиться на автобусе в Палоннаруву, к Каменной книге, где он в последний раз приложил бы ладони к уткам — созданным для вечности. Они передвигались на повозках, запряженных буйволами, и Палипана, втянув ноздрями воздух или прислушавшись к шелесту эвкалиптов, понимал, где находится, понимал, что где-то рядом полуразрушенный храм, и спрыгивал с повозки, а она следовала за ним.
— Мы все, и я в том числе, сформированы историей, — говорил он. — Но три моих любимых места ускользнули от нее. Аранкале. Калудия-Покуна. Ритигала.
И они ехали на юг, в Ритигалу, на неспешных, влекомых волами повозках, в которых она чувствовала себя в большей безопасности, и часами шли через жаркий лес на святую гору под пение цикад. Они взбирались к вершине холма по тропинке в форме гигантской буквы «S». Сломав веточку в лесу, они поднесли ее в качестве дара и больше не взяли оттуда ничего.
Палипана подходил к каждой древней колонне и стоял, обняв ее, как старого друга. Почти всю жизнь он обнаруживал историю в камнях и надписях. На склоне лет он обнаружил скрытые, намеренно утраченные истории, нарушившие перспективу и поставившие под сомнение прежние знания. Так люди скрывали или искажали истину, когда им приходилось лгать.
