Письма жены и детей, которые он хранил при себе, во время ареста почему-то были отобраны. Нет ли тут какого-нибудь подвоха? Там, на полуострове Дюко[37], он не раз слышал, как товарищи возмущались нарушением тайны переписки. Рибур и Алейрон[38], вероятно, боялись, что в письмах разоблачаются их злодеяния. Однако палачи могли быть спокойны: жертвы их спали вечным сном на парижских кладбищах за шесть тысяч лье оттуда.
Особенно много рассказывали об Алейроне. Ходили слухи, что именно он руководил расстрелами в казарме Лобо. И после всего этого власти не постеснялись отдать на произвол убийцы судьбу несчастных людей, чудом избежавших его жестокой расправы!
Говорили и о том, что письма перехватывают. Но Бродар был рад, что почта все-таки доходит; со слезами на глазах, с глубоким волнением читал он нежные строки, проделавшие такой далекий путь. Пусть его переписку просматривают: ни ему, ни его близким нечего скрывать! Он и не помышлял о мести и, получая письма из Франции, думал только о семье. Зачем же отняли у него эти письма, столь драгоценные для него и не имевшие, безусловно, никакого значения для полиции? Подобные действия удивляли сейчас этого прямодушного человека ничуть не меньше, чем приговор, вынесенный ему шесть лет назад.
Бродару вновь вспомнилась повозка с мертвецами, перед которой он когда-то снял шляпу. Ему представился Париж, пылающий, как факел, озаренный красноватыми отблесками пожара, и эта повозка, доверху заваленная трупами стариков и детей. Он снова видел кровь, стекающую на мостовую… Это было у казармы Лобо. Тут его и арестовали.
До ареста Жак блуждал по объятому пламенем городу, охваченный безграничной жалостью к жертвам бойни, официально именовавшейся «восстановлением порядка». До сих пор он не мог без содрогания вспоминать увиденное.
В сквере у башни Сен-Жак, где когда-то беззаботно играли дети, его глазам предстал ужасный ров, сплошь заполненный умирающими и ранеными, которых свалили туда вперемежку с трупами.
Несчастные корчились в судорогах, обожженные известью; Бродар видел их окровавленные тела, мертвенно-бледные лица, простреленные лбы; до него доносились крики, вырывавшиеся из ртов, рассеченных сабельными ударами… Глядя на эти судорожные движения, слыша эти вопли, солдаты, закапывающие ров, остановились.
— Среди них есть еще живые! — сказал сержант.
Офицер, руководивший погребением, ответил тоном заправского могильщика:
— Чепуха, продолжайте! Если тебе поверить, окажется, что там нет ни одного мертвеца!
