В углу, на маленькой пышащей жаром чугунной печке, булькала похлебка; от нее шел такой вкусный запах, что у Огюста потекли слюнки. Бедняга ничего не ел уже больше суток, и аппетит его проснулся раньше, чем он сам. Несмотря на горести, он был до того голоден, что съел бы сейчас и подушку. Уж такова молодость…
Огюст не возражал бы, если б хозяин предложил ему немножко (а еще бы лучше — побольше) содержимого кастрюли, но занятый своим делом метельщик не замечал просящего взгляда юноши.
Высокий, худой как щепка, человек этот, которого товарищи называли «ученым», выглядел довольно забавно. Его длинные усы свисали над широким ртом, словно специально приспособленным для того, чтобы говорить громко и много. Глаза у него были голубые, маленькие, блестящие, с пронизывающим взглядом. Худощавое лицо, смуглая, точно дубленая кожа и острый подбородок дополняли сходство с Дон-Кихотом — не хватало лишь величия Ламанчского рыцаря. Во всем облике метельщика было что-то насмешливое и язвительное; это смущало Огюста. Однако, в силу признательности или внезапно возникшей симпатии, он чувствовал, что его влечет к этому человеку.
Не решаясь заговорить, юноша приподнялся и кашлянул, чтобы привлечь внимание хозяина.
— Ага, вот ты и проснулся! — воскликнул Леон. — Ну, как ты себя чувствуешь?
— Хорошо, — ответил Огюст, — очень хорошо, и все благодаря вам, сударь. Но мне еще не по себе, и я не могу найти слов, чтобы сказать, как я вам обязан…
— Тебе не за что меня благодарить.
— О, напротив!
— Ладно, не беспокойся на этот счет.
Огюст не нашелся что ответить.
— Видишь ли, — продолжал метельщик, — нет ничего глупее благодарности.
— Может быть… Но вы подумаете обо мне… что-нибудь плохое.
— Почем знать?
— Поверьте, я не хочу никого обманывать…
— Не сомневаюсь; но искренность — источник всех бед. Ты, верно, чист, как стеклышко.
— Сударь, вы должны знать, что я…
— Ладно, ладно, ведь я ни о чем тебя не расспрашиваю, решительно ни о чем, понимаешь? Отведай-ка лучше этого супу и скажи, что ты думаешь о нем.
Огюст хотел было встать.
— Нет, — заявил хозяин, — ты будешь есть в постели, как римлянин времен упадка, тем более что мы с тобой не в парламенте и восседать нам не на чем Понимаешь, уже давно ни один мой приятель не переступал порога этого замка, я живу здесь инкогнито и никого у себя не принимаю.
Метельщик придвинул скамью к вересковому ложу, уселся рядом на ящик, который назвал курульным креслом[26], и налил Огюсту суп в большую банку из-под варенья, оставив себе лишь на донышке кастрюли. Однако он ел с расстановкой и громко причмокивал, вероятно для того, чтобы юный Бродар не подумал, будто хозяин себя обделил.
