— Ни за что!
— Это хороший человек, старый друг отца.
— Друг отца? Это он тебе сказал? Друг отца, эта каналья?
— Ты несправедлива, Анжела. Правда, хозяин якшается со святошами, но в конце концов он — славный человек и желает нам добра.
Анжела усмехнулась. Эта усмешка была красноречивее слов.
Огюст продолжал:
— Он хочет, чтобы ты вернулась, и ты должна вернуться… Ты же понимаешь, что нам не прожить на пять франков в день! Ведь нас теперь шесть ртов, подумай! Хозяин говорит, что тебе он не прочь прибавить плату.
Анжела промолчала. Склонившись к Лизетте, она стало горячо ее целовать.
— Почему ты молчишь? — спросил Огюст.
— Я уже говорила маме. Я не хочу.
— Почему?
— Потому!
— Руссеран — добрейший человек. Что ты против него имеешь?
— Ничего.
— Тогда в чем же дело?
— Я не переношу запаха кожи.
— Как? Да ведь мы чуть не родились на этом заводе. Анжела, сестричка, ты скрываешь от меня правду.
— Может быть. Только умоляю, оставь меня в покое и не допытывайся. У меня есть своя голова, и если я говорю нет, значит нет!
— Так надо было и тогда сказать «нет»!..
Анжела стала белее мела, словно ее ударили хлыстом; она закрыла глаза, чтобы не заплакать, но слезы просочились сквозь ее длинные золотистые ресницы и потекли по щекам.
— Прости, прости меня! — воскликнул Огюст, сам готовый разрыдаться. — Я не хотел тебя оскорбить!..
— Нет, — сказала Анжела, — ты ничего не знаешь, ты просто исполняешь свой долг. Я тоже исполняю свой, когда отказываюсь… бросить малютку и идти работать.
— Значит, Руссеран тут ни при чем?
— Руссеран? С чего ты это взял?
— Ты считаешь его честным человеком или подлецом?
— Зачем говорить об этом? — спросила Анжела. Губы ее дрожали. — Зачем?..
Она не кончила: Огюст неожиданно выбежал в другую комнату. Оттуда донеслось позвякивание железа.
В это время домой вернулась Мадлена со свертком мокрого белья на плече. Она заметила, что сын взял из ящика, в котором хранились инструменты отца, ка-кой-то продолговатый предмет и спрятал его под блузу, но не придала этому значения, подумав, что кому-нибудь из товарищей сына понадобился скобель.
Юноша промочил ноги. Его старые башмаки впитывали воду, как кубка; он скинул их и примерил отцовские, которые пришлись ему почти впору. Огюст вышел, чувствуя себя в них настоящим мужчиной.
Мадлена поднялась на чердак развесить белье и пробыла там часа два, выискивая, из чего бы смастерить платьице для Лизетты. Дитя несчастья! Она быстро росла, стала пухленькой, беленькой и уже узнавала бабушку, улыбалась ей… Ну, как было не любить ее, не кормить, не стараться ради нее изо всех сил? О, нищета, только этого зерна не хватало в твоих четках!
