* * *
Шлепнув проснувшуюся Маринку по заду, Игорь завернул ее обратно в спальню, наказав не высовываться – у них тут, мол, свой серьезный мужской разговор. А потом отдал команду Сычу ввести «задержанных». А как только переступили через порог, сильным тычком в грудь отшвырнул перепуганного, измученного икотой молодого в стоящее в углу кресло. Оставил второго, того, что был постарше, стоять прямо у дверей так, что ему поневоле приходилось жмуриться от яркого света после темной прихожей. Прошел к накрытому столу и, отрубив большим кухонным ножом толстый кусок копченой колбасы, бросил его в рот. А измазанный жиром кухонный «секатор» демонстративно отложил на самый край стола.
– И куда вы, козлы, эту гребаную троицу увезли? – прожевав, спросил Дорофеев с напором, натянув на лицо маску «натуральной» свирепости.
– Колись, сука, когда тебя спрашивают! – подстраиваясь, завизжал Сыч и, подскочив к мужику, отработанным движением «протралил» растопыренной пятерней его лицо снизу вверх так, что у того немедленно пошла из носа кровь.
– Вы что... с ума сошли? – на удивление спокойно ответил мужик, неторопливо вытерев рукавом дубленки лицо, и его темные глаза на мгновенье блеснули.
– Не понимаешь, значит... – продолжил прессовать Дорофеев, зловеще выщелкивая каждое слово. – А напрасно... Я думал, ты умней...
– Ну все, пидор гнойный, – опять включился Сыч, ощерившись. – Счас я твои ушлые бебики>[24]по одному ковырять начну...
Но не успел он закончить фразу, как случилось непредвиденное – мужик неожиданно сделал быстрый шаг вперед и, схватив со стола нож, в момент засадил его Сычу в живот почти до самой рукоятки. И Дорофеев запоздало сгруппировался, сожалея, что не успевает вытащить ствол из кобуры. Однако продолжения не последовало. Мужик с такой же бесстрастной, равнодушной миной на лице выдернул нож из тела Сыча, застывшего с открытым ртом, и спокойно бросил его обратно на стол. Потом, не торопясь, явно играя «на публику», протер каждый палец окровавленной ладони вытащенным из кармана носовым платком и встретился прямым и твердым взглядом со все еще напряженным, готовым к схватке Дорофеевым.
– Через два часа начнется перитонит, – будничным тоном произнес он и, не обращая ни малейшего внимания на захрипевшего от боли, скрюченного Сыча, пытающегося рукой зажать кровоточащую рану, продолжил: – И этот урод подохнет... Я – врач. Хирург-травматолог. Я знаю что говорю... Я могу помочь.
Окаменевший Дорофеев еще с минуту помолчал, пока оказавшийся вдруг невостребованным адреналин рассосется за ненадобностью, не отводя от мужика взгляда, в котором постепенно дикое удивление сменилось на что-то схожее с уважением, и, осознав, что этот немолодой, но резвый мужичок больше не намерен ерепениться, расслабившись, протяжно ответил, будто и не слыша тонкий скулеж осевшего на пол Сыча:
