С хладнокровием, которого не мог растопить зной Бородинской битвы, теперь Барклай, не обращая ни малейшего внимания на свист пуль и вой ядер, как демон носился по полю брани, появляясь в самых опасных местах сражения. В полной парадной генеральской форме, с обнаженной шпагой в руке, он был постоянно в рядах тех, кто атаковал и кого атаковали.
«У него не иначе как жизнь в запасе!», — воскликнул генерал Милорадович. «Он ищет смерти», — вторили ему солдаты. Действительно, смерть витала вокруг него. Под ним пали четыре лошади, были убиты два его адъютанта и ранены девять сопровождавших его офицеров. Дважды он чуть не попал в плен, но сумел отбиться. Его шляпа была прострелена, а мундир забрызган кровью. А он, как заговоренный, оставался цел и невредим.[66] Солдаты, ранее не желавшие отвечать на его приветствие, теперь при приближении Барклая восторженно кричали ему: «Ура!»
Когда очередная лошадь под ним была ранена и польские уланы бросились, чтобы схватить генерала, на выручку мужественно устремились те, кто еще вчера подозревал его в измене.
Сменив коня, Барклай все так же неистовствовал. Патриот в самом лучшем понятии этого слова, он исполнял свой ратный долг, не думая о себе. Впрочем, только ли патриотизм предопределял поведение Барклая на Бородинском поле?
Вспомним, что Бородину предшествовало беспрерывное отступление армий с полным неприятием полководческого замысла Барклая (генерал «Болтай-да-и-только»). Вспомним о явном недоверии с подозрением в измене («генерал-инородец»). Вспомним об огульных обвинениях его «во всем и вся», как устно, так и письменно изъявляемых. И все это на фоне всеобщей ненависти к нему за оставленную территорию и поруганную честь русского воинства!
Вспомним и об отстранении Барклая от руководства действующей армией, и о неопределенности министерского поста, о том моральном кризисе, что пришлось ему пережить, узнав о негативной оценке сохраненной им армии. Вспомним о письмах в Петербург, в которых он высказывал желание умереть в предстоящем сражении, — и тогда будут понятны слова Александра Сергеевича Пушкина, посвященные Барклаю де Толли в Бородинском сражении:
Там устарелый вождь, как ратник молодой,
Свинца веселый свист заслышавший впервой,
Бросался ты в огонь, ища желанной смерти, —
Вотще!..
Сам же Михаил Богданович в письме, отправленном в Петербург после Бородинской битвы, признается: «Что касается лично до меня, то с твердостью покоряюсь моему жребию. 26 августа
