В первом случае Багратион нашел позицию для своей армии неподходящей, потому предложил идти к Дорогобужу. Поскольку правами главнокомандующего Большой действующей армии Барклай не обладал, то «очередной диспут» завершило сообщение об обходе правого крыла русских корпусом Богарне.
Стало быть, ничего не оставалось, как снова ретироваться. 24 августа армии были на позициях восточнее Дорогобужа, осмотрев которые Барклай обнаружил ряд неудобств, а посему, несмотря на возмущения Багратиона, решено было войсками ее не занимать.
И снова отступление! С озлобленными лицами шли войска к Вязьме. Обгоняя их, туда же для рекогносцировки позиций для очередного сражения (в который уже раз!) мчались квартирмейстер Толь и начальник инженеров армии Труссон.
О своих вяземских планах Барклай доносил в Петербург: «Теперь мое намерение — поставить у этого города в позиции 30 или 26 тысяч человек и так ее укрепить, чтобы этот корпус был в состоянии удерживать превосходного неприятеля, чтобы с большей уверенностью можно было действовать наступательно. Этому до сих пор препятствовали важные причины: главнейшая та, что доколе обе армии не были подкреплены резервами, они составляли почти единственную силу России против превосходного и хитрого неприятеля». И далее: «Вот та минута, где наше наступление должно начаться».
Намерению военного министра изменить ход войны под Вязьмой не суждено было сбыться. Коррективы в планы Барклая внес Наполеон. Еще до начала сражения атаман Платов прислал пренеприятнейшее известие: арьергард русской армии смят конницей Мюрата.
Дабы не привести французов на плечах отступающих казаков, начался спешный отвод армии. Однако на этом неприятности не закончились. Выяснилось, что надежды на подход резервов Милорадовича не оправдались. Было решено продолжать отход войск, на сей раз на позиции к Царёву-Займищу.
Итак, русская армия продолжала отступать, лихорадочно подыскивая выгодные позиции и удобный момент для сражения. Французская же, следуя по пятам, делала все для того, чтобы навязать генеральное сражение в невыгодных для русской армии условиях.
Что же касается Барклая, то он, как и прежде, почти все время проводил в седле. Ко всему, что касалось личных удобств, был равнодушен. Большей частью находился он при арьергарде, располагаясь бивуаком под открытым небом, и скромный обед его нередко прерывался из-за завязавшегося боя.
Хотя официальная пресса по-прежнему была не очень щедра на сообщения из действующей армии, тем не менее столичный люд был в курсе событий. Недостаток официальных сообщений с лихвой восполнялся перепиской с теми, кто пребывал в армии Барклая и Багратиона, рассказами уходящих вместе с войсками очевидцев, да курьеров, едущих в обе столицы со всех сторон.
