— Избранные могли предвидеть судьбу.
— Нет, но они старались сберечь своё время. Знаешь, что роднит все фильмы об Апокалипсисе? Последние выжившие на уцелевшей стене находят картину или фреску с пейзажем цветущей земли. Никто не помнит, какая из войн привела землю к краху, имена победителей канули в Лету, как и имена побеждённых. А пейзаж остался немым свидетелем жизни. И символом веры.
Аморген любил пересказывать историю церкви Святой Та’ Пину на Мальте[68]. Чудо безверного двадцатого века, происходившее у всех на глазах. Деньги на строительство церкви пожертвовала слепая женщина. Когда зажгли первые свечи, она прозрела. С тех пор из разных — далёких и близких — стран люди приезжали туда молиться о выздоровлении безнадёжно больных. На стенах церкви висели не иконы, а рамки с благодарственными записками и портретами исцелённых. Их тысячи. Святой Та’ Пину кланялись папы и короли. Её осыпали цветами. По утрам в церкви распускались свежие бутоны, и ветер разносил их благоухание за многие мили от Арба. Цветы — символ возрождения, недаром же во всех религиях образ мира так или иначе сводится к цветущему лотосу.
— Какие у тебя любимые цветы?
Вспомнились картины Джованни Беллини «Ангел» и «Девственница» — сдвоенная репродукция была заставкой на «рабочем столе» моего компьютера. На Западе, в христианстве, лотос заменили лилии[69]. Ангел держит ветку белых лилий в руке. Семь бутонов: три закрытых, четыре распустившихся. Ты вложил эту ветку во сне мне в руку, а живые цветы прислал с курьером. Ничего сложного: выбираешь цветы по фотографиям на сайте доставки, оплачиваешь web-money. Расстояния современным людям не помеха. Но для меня это было чудом. Лилии в вазе на столе посреди моей пустой кухни, белые-белые, как альпийский снег. Любовалась на них целыми днями, пока не решили встретиться наяву. В каком-то смысле мы и были героями картины: ты — ангелом, а я — девственницей. Ты нёс в руках наше время — будущее из прошлого, а я до тебя никого не любила.
— Чтобы научиться рисовать, нужно впитать в себя красоту и рисовать не то, что видишь, а то, что чувствуешь, — объяснял Альберт, завязывая мне глаза.
Лилии Моне разбрызгивались по полотнам Джексона Поллока[70]. В каждом родившемся на земле цветке закипал эликсир бессмертия. Лунное золото плескалось в твоих глазах. Золотая дорожка проливалась за горизонт, изгибаясь на гребне морской волны.
— Что ты чувствуешь?
— Мой мост похож на луну в небе: один посреди воды.
