— После всего, что ты рассказал, сомневаюсь, была ли сделка. А вдруг эти жизни мне снились? Ты был мне и братом, и любовником, и врагом. На земле мы часто встречались, но здесь ты мне брат. Почему?
— Духи вынуждены менять облик во снах живых, но в пути меж ними вольны его выбирать. Ты хотел видеть брата.
— Я должен помнить все жизни, но не помню первую, в Гиперборее.
— Гиперборея — миф. Виной всему северный ветер, — нахмурился Альберт и попросил: — Сыграй мне на флейте.
Не знаю, кто посылает мне ноты музыки и слова песен. Но флейта моя печальна. Не поёт, а плачет. Точно оплакивает то, что могло бы, но не сбылось. Флейта — древнейший музыкальный инструмент на земле, первой из них более сорока тысяч лет. Первобытные люди вокруг костра слушали мелодию ветра. Флейта — голос седого времени.
Брат заговорил нараспев, как читают саги:
— В Лондоне далёкого 1783-го злой Борей срывал черепичные крыши, швырял в окна капли дождя, сеял болезни. Я читал тебе, пятилетнему, древние мифы. Тебя лихорадило, а в постели могли удержать только книги: они — лучшие путешествия. Ты повторял за мной:
«Я — ветер на море,
Я — волна в океане,
Я — искусство мастера,
Я — слово знания,
Я — копьё, что начинает битву,
Я — тот, кто возжигает в человеке пламя мысли…»
[64]Ты уже ребёнком верил в слова, а не в то, что они называли, скрывая суть. Повзрослев, стал сочинять. При посвящении выбрал имя поэта — поэзия вела тебя из жизни в жизнь. Вручил судьбу легендам. Нёс людям огонь, как Прометей, гнал по небу колесницу Гелиоса. Перед глазами всё плыло и горело, мысли и образы сплетались в причудливые фигуры калейдоскопа снов. Лабиринта без входа и выхода, где непонятно, кто ты и откуда. Твои жизни были стихами, мёртвыми символами снов и картин. Частью мифов.
— «Странник, конечно, бывают и тёмные сны, из которых
Смысла нельзя нам извлечь; и не всякий сбывается сон наш…
…Сны, проходящие к нам воротами из кости слоновой,
Лживы, несбыточны, верить никто из людей им не должен»[65], — вспомнились строчки тех дней.
— Да. Ты — в башне, как и Маугли. В башне из слоновой кости[66]. Сомневаешься в своей памяти, потому что не прожил ни одной жизни до капли. Пропускал мимо любовь, счастье, азарт, никогда не ставил на карту всё, что имел. Чувства запирал в строки. Брезгливо отворачивался от мира, как от моря распада. Вдохновение черпал в одиночестве. Смотреть на облака и картины тебе было приятнее, чем на лица людей. Твоя поэзия была настолько оторвана от реальности, что превратилась в «игру в бисер»
